Глава 5. ПОЕДИНОК
Яцун меня сдал и немедленно уехал. Переодевание прошло в знакомой последовательности, только на сей раз меня не вытряхивали из трусов, зато отобрали электробритву. Из приёмного покоя в сопровождении солдата по территории перешли в 15-е отделение. Пока я в коридоре ожидал для регистрации дежурную медсестру, рядом остановился военврач в халате, примерно моих лет, среднего роста:
— Здравствуйте! Вы не помните меня? Я был осенью на занятиях в Академии. Значит, Вы всё-таки не согласились с заключением врачей? До свидания!
Первоначально меня поместили во вторую палату первого сектора. Как обычно, в личном распоряжении койка с двумя подушками и регулярно перетрясаемая медперсоналом в поисках неразрешённых вещей тумбочка. По истечение полутора недель моей обителью стала седьмая палата того же сектора, где населения было побольше. Воздаю должную благодарность врачам – ни в Академии, ни в госпитале Бурденко меня никакими медикаментами пичкать не пытались.
Пятнадцатое психиатрическое отделение, разместившееся на первом этаже двухэтажного каменного здания постройки ещё петровских времён, состояло из трёх секторов. Первый и второй сектора разделялись весьма условно, поскольку они располагались вместе и обслуживались сёстрами одновременно, в них обитали тяжёлые лежачие больные и пациенты, находившиеся под постоянным наблюдением. Зато третий сектор выделялся особо, в нём всего одна дежурная медсестра и проход в него для тяжёлых больных был закрыт. На дверях со вставными ключами и без ручек я не останавливаюсь – это само собой разумеющаяся принадлежность всех психиатрических больниц. Обеденный холл развёрнут на третьем секторе, смежным с ним являлся зал для отдыха и просмотра телепередач, в коем до революции содержалась госпитальная церковь. Ещё один телевизор – в фойе 1-2 сектора. Просторные, чистые и светлые палаты снабжены дверьми со смотровыми окнами. В коридорах ковровые дорожки, мягкие по специальному заказу топчаны, по стенам развешаны репродукции картин. Всегда с восхищением буду вспоминать подлинник выполненного в классическом стиле пейзажа художника Ю.Клевера «Русский лес».
Итак, первый сектор. В памяти сохранился первый ужин. Меня посадили за стол вместе с сухощавым пожилым человеком. Только я взялся за закуску, как моему соседу показалось мало своей тарелки. Он молча пододвинул мою порцию к себе и сожрал. Я пожал плечами и ушёл. Посторонние свидетели мне шепнули, что это тыловской генерал-лейтенант, лишившийся ума, когда к нему нагрянула проверка. Ну что поделать, если у генералов так принято?
Первым моим товарищем оказался Евгений Григорьевич – человек незаурядной эрудиции, заслуженный полковник запаса, ныне работающий в гражданском учреждении. Он обратился к амбулаторному врачу в военной поликлинике с жалобами на бессонницу и некоторые невротические расстройства (нервишки разболтались), согласился полежать в госпитале даже не предполагая, куда попадёт, из дома набрал с собой работы, бумаги, книги, ручки. У несчастного пенсионера отобрали всё, даже очки и брюки. А когда он ещё увидел, какой контингент пациентов его окружает, ведь в отделении хватало больных с ярковыраженными нарушениями психики, его возмущению не было границ. Пришлось мне, привычному к такой обстановке, его успокаивать. Очки и работу ему вернули лишь через неделю. К слову сказать, все без исключения нормально мыслящие новички, оказавшись в психиатрическом отделении, в первые дни старались доказать окружающим, что попали сюда случайно.
Сейчас-то я знаю, что нарушение сна является симптомом, точнее предвестником очень многих психогений, поэтому столичные военные врачи, придерживаясь мнения, что лучше здоровье подправить, пока оно вконец не развалилось, цепляются за подобные жалобы сразу. Просто нужно было предварительно разъяснить человеку, куда и почему его укладывают.
«Сумасшествие раньше связывали только с разумом. Я возражаю против этого мнения, … потому что разум не способен ни к каким действиям независимо от впечатлений, переданных ему через посредство тела … Я возражаю против этого, … потому что нет доказательств того, что разум поражается такими причинами, как печаль, любовь, гнев или отчаяние, вызывающими сумасшествие, прямо, независимо от таких очевидных изменений в теле, как бессонница, полный или частичный пульс, запоры, сухая кожа и другие органические нарушения».
Бенджамин Раш «Медицинские исследования и наблюдения над заболеваниями психики» 1812 год
Здесь же сказалась концепция психиатров – если врачей всех остальных специальностей ищет больной, то психиатры сами активно ищут больного.
На следующий день состоялась первая официальная беседа с уже знакомым мне майором медицинской службы.
— Александр Павлович, волею судеб вести Вас поручили мне. Будем знакомы – Яковлев Владимир Александрович. Вам предстоит полностью проверяться снова. Для начала заполните, пожалуйста, вот эти опросники и изложите всё, что с Вами случилось, письменно.
Я отправил домой послание о начале обследования и принялся за бумаги. Возня с опросниками особых затруднений не потребовала. Естественно, я старался не дать врачам негативной информации, памятуя старый принцип – «Говори о себе только хорошее, плохое о тебе скажут твои друзья». Помнится, был в числе прочих вопрос – Перечислите книги, которые Вы прочли и их авторов. – Для любого человека с высшим образованием подобная конкретизация – задача невыполнимая. Не без доли сарказма я начал с «Му-Му» Тургенева, потом писал, пока хватило места, одни фамилии авторов, а завершил перечень позаковыристее: Тарле «1812 год», Андре Моруа «Фиалки по средам», Карллюдвиг Опиц «В солдатском ранце маршальский жезл». В итоге осведомился – «Хватит?»
Следующее испытание, изложение в письменном виде своей конфликтной ситуации, заняло около десяти суток. Я аккуратно оформил чистовой текст и на всякий случай сохранил черновик. Перелистав мою объяснительную Яковлев поинтересовался:
— Куда писала Ваша жена?
— Какая разница, Владимир Александрович? Вы же говорите о моём состоянии здоровья. Обследуйте. Моё здоровье от адресования бумаги не изменится.
Врач продолжал настаивать и я, в конце концов, сознался. Насколько я понял, для ознакомления с присланной из Академии моей историей болезни и письмом жены Яковлев съездил в ЦВВК. Вернувшись, он проинформировал меня, что письмо Кошелева на месте. Меня это не встревожило, ибо я не исключал подобного варианта. Заявление Юрия Андреевича било в цель и в случае его отсутствия, и в случае его наличия на месте. В беседах с психиатром шёл поэтапный разбор конфликтной обстановки. В те дни я искренне пытался убедить врача фактами взаимоотношений, порой стремился эмоционально перетянуть его на свою сторону. Должен сознаться – ничего у меня не получалось. Яковлев хладнокровно парировал все мои доводы – «У нас другие критерии». В определённом плане невозмутимость психиатров наталкивала на размышления – уж слишком стереотипно подходили к оценке моих действий в Академии и в госпитале Бурденко – что-то тут не так. К тому времени у меня накопился своеобразный опыт в повествовании своей одиссеи, изложение даже без эмоциональной приправы действовало на слушателей впечатляюще. Почему же столь неуязвима платформа психиатров? Между Самохваловым, Галиной Яковлевной, Литвинцевым, Нечипоренко и Яковлевым не было ничего общего, и тем не менее такая идентичность реакции. Какие у них критерии? Самостоятельно решить эту задачу тогда мне не удалось.
«Это дерзкое притязание на достоинство и власть со стороны возгордившихся метафизиков, которые своим идиотским лепетом нападают на каждую попытку рассматривать разум как факт всеобщей физической природы».
Джеймс Раш, 1865 год
Если быть до конца объективным, то в описываемый период времени мы с Яковлевым вообще разговаривали на разных языках:
Врач: Вы довели себя, у Вас дистония. Нельзя против командования идти. Вы оказались один против коллектива.
Пациент: Я член КПСС и обязан стоять на партийных позициях.
Врач: Я внимательно проверил документы – Малярчук имел право поместить Вас в психиатрическую больницу.
Пациент: Если бы я был болен, но я здоров. Значит это злоупотребление властью.
Врач: Вот и подавайте в суд на Вашего Малярчука, а чего Вы имеете против медицины?
Пациент: Позвольте! Именно медицина признала меня ненормальным – психопатом.
Врач: Зачем Вам снимать статью?
Пациент: Затем, что я здоров психически.
Врач: Никто и не говорит, что Вы больны. Как по Вашему звучит седьмая статья?
Пациент: В общем – по характеру, а с медицинской точки зрения ответить затрудняюсь.
Врач: Вот видите! Не знаете, а утверждаете. Вы же не специалист в данной области!
Пациент: Почему же тогда мои друзья, кстати, тоже военные медики, подтверждают мои слова?
Врач: Вот Вы взяли бы у них справку и с этой справкой действовали против своего Малярчука. Зачем Вы к нам-то легли?
Пациент: Меня к вам направила 4-я ВВК.
Врач: Почему Вы решили, что медзаключения на Вас сфабрикованы?
Пациент: Потому что они сделаны на основании лживых характеристик из отряда. Вот написано, что я скрытный, замкнутый, раздражительный. Почему Вы не опровергаете ложь? Что Вы уклоняетесь от ответа?
Врач: У Вас сейчас положение, что либо Вы, либо Малярчук.
Пациент: Нет, не так. Не моё дело сводить счёты. Я за восстановление справедливости, а с Малярчуком решат соответствующие органы.
Врач: Глупо и нелепо идти против командования, перечить ему. Это нарушение всех уставов и субординации.
Пациент: Ну конечно! Глупым и нелепым, как Вы сказали, было, выходит, и совещание народных контролёров в июне 1984 года в Москве. Глупым и нелепым, как Вы сказали, было постановление Политбюро ЦК КПСС по Узбекистану в октябре 1984 года. Там, кстати, и о психиатрии кое-что было сказано. Читали?
Врач: Э-э. … Уточните, пожалуйста.
В последней фразе заключался характерный приём психиатров, когда всякую двусмысленность или неточность они требовали развернуть до логического конца, из-за чего любая словесная острота пациента сразу превращалась в пресную жвачку.
Шли дни, вдруг однажды Яковлев довольно нервозно принялся расспрашивать меня – писал ли я из госпиталя жене и что писал. Ничего не понимая, я как мог, вспомнил содержание своего письма домой. Уже по возвращении в Ленинград выяснилось, что жена, получив моё послание, отправила ещё одно письмо, в ЦВВК, что под впечатлением последних событий уже трудно верить в непредвзятость и как оценить, что я попал к уже знавшему меня врачу? – Это был превентивный удар.
Яковлев далее попросил меня написать о том, что я делал после выписки из Академии. Прочтя моё дополнение, он не сдержался и вслух недоумённо повторил:
— При возбуждении давать аминазин?!
— А чего Вы удивляетесь, словно впервые увидели? – спросил я.
— Как же я мог видеть, когда Ваша медкнижка пропала? – возразил Яковлев.
— Этот эпикриз вклеен в новую медкнижку.
На следующей беседе врач уже держал себя в руках и новое упоминание про аминазин не вызвало никакого аффекта. Человек вновь спрятался под профессиональным панцирем.
Привыкание к жизни отделения осуществлялось без затруднений. Я быстро нашёл общий язык с больными и младшим персоналом. Каждое утро я начинал в 5 – 5.30 с двадцатиминутного бега на месте и дальнейшей интенсивной физической разминки. Весь последующий день предстояло чинно ходить, демонстрируя свою уравновешенность, поэтому я старался физически разрядить запас накопившейся энергии, покуда все ещё спали. Одной медсестре очень не понравился мой спорт, что ж, в дни её дежурств вместо просторного коридора я стал тихонько разминаться в палате.
В противоположность ленинградским психиатрическим клиникам утренняя гимнастика в пятнадцатом отделении, кроме выходных и праздников, проводилась на добровольных началах ежедневно. Всякое наступление дня предварялось громкоголосым кличем пришедшего инструктора: «Приготовиться на физзарядку!» Желающих заниматься набиралось не более двадцати человек. Нагрузка на мышцы давалась приличная. Только я предпочитал тренироваться индивидуально и к означенному сроку, как правило, был уже вымыт и сидел в коридоре с книгой.
Я неоднократно просил врача о переводе на третий сектор, но он удовлетворил мою просьбу только через месяц. Незаметно подступил срок выписки двоих товарищей из моего ближайшего окружения, и я лихорадочно принялся искать нового человека, у которого можно было бы встретить психологическую поддержку. Так состоялось знакомство с Кузнецовым Алексеем Викторовичем.
«У человека, страдающего физически или душевно, повышается потребность «прислониться» к более сильному, как бы ища у него защиты от несчастий».
Н.М.Амосов, 1987 год
Чуть выше среднего роста, Алексей не выделялся ни комплекцией, ни поведением. В разговорах больных он участвовал мало, больше слушал, а слушать он умел. Умные серые глаза внимательно оценивали собеседника, изучали. Речь немногословна, зато всегда веско аргументирована. Я как-то сразу потянулся к этому капитану третьего ранга, ощутив в нём моральную силу. Вместо лишних разглагольствований я передал Алексею черновик изложения своих мытарств и ждал обычной реакции на прочтение, но неожиданно услышал другое:
— В общем обстановка мне ясна – наломал ты дров. Твоё счастье, что не сделал необъяснимых поступков и сохранил черновики. Я давно к тебе приглядываюсь и могу помочь, правда, это не просто. Если поверишь мне, есть шанс выкрутиться, не поверишь – пиши «пропало». Я свободно владею английским языком и, читая непереводную литературу, познакомился с методиками западного психиатра Фрейда. В нашей печати его напропалую ругают, однако отечественная военная психиатрия базируется именно на его выводах. Для придания натуральности твоей новой позиции требуется не просто запомнить, что я буду говорить, нужно заставить себя поверить в это. Мои слова должны стать твоими мыслями … Что ты ополчился на врачей? Не лей ты бальзам на сердце психиатрам – они обожают, когда их называют извергами. Никакие они не злодеи, просто у них такие методы. Поначалу тебе покажется диким, однако для пользы дела придётся официально признать позицию всех, до сих пор тебя поддерживавших, ошибочной. Пугаться нечего, никого ты этим не предашь, поскольку все записи останутся у врачей, из госпиталя только выйдет заключение «здоров» или «болен». Подумай и решай.
Я заметался. Столь резкие повороты на сто восемьдесят градусов никак не вписывались в мои планы. Да и ради чего я тогда так долго держался? Абсурд какой-то! А может сейчас, пока я ломаю голову, Малярчука уже сняли и мои усилия никому не нужны? Этот вопрос через выписывающего на волю товарища, Юрия Бабушкина, по телефону в Ленинград был задан Юрию Андреевичу. Его ответное сообщение радости не доставило: «Все находятся на своих местах и творят свои чёрные дела». В периоды наибольших эмоциональных напряжений я буквально обрастал новыми друзьями.
По наблюдению психиатра И.Б.Мороз (1988 год), пациентам с гипертимическим типом псевдопсихопатий свойственно неизменно приподнятое настроение, повышенный тонус, гиперактивность и неутомимость. Постоянное стремление находиться в гуще событий легко реализуется благодаря свойственной им коммуникабельности. Они без труда устанавливают поверхностные контакты даже в незнакомых коллективах, непринуждённо чувствуя себя в любой обстановке.
По моей просьбе товарищи позвонили ещё и жене домой, откуда передали: «Главное – снять статью». Всё, абсолютно всё упиралось в заключение о моём здоровье. Другого выхода не оставалось, надо было изворачиваться. Впрочем, к похожей мысли, только на более ранней стадии, я уже приходил, когда вычислил отсутствие заявления Ю.А.Кошелева в своей истории болезни. Психиатрия оставалась последней линией обороны моих противников.
Я ещё гремел своими неповоротливыми мозгами, когда Алексей, почувствовав встречную неуверенность, начал психологическую обработку:
— Нам вместе предстоит выработать новую точку зрения на свершившиеся события. Добавлять ничего не надо, просто сделаем иную трактовку. Если попросят написать, значит напишешь. Разбирать завалы будем непосредственно по пунктам твоих черновиков. … У тебя заело чувство меры, надо было вовремя остановиться, а ты закусил удила…. Не имеет значения, что тебя дёргали, на то и командование, чтоб дёргать. Нормальный офицер на эти дёргания реагировать не должен, а раз дёргаешься, значит, ты эмоционально неустойчив … Ты всё порываешься критиковать адмирала, да кто ты такой? Что мне твои объяснения! Ты уже до статьи дообъяснялся. Мало ли что, вот он у себя в кабинете сидит, а ты здесь, и весь сказ! Пойми – перед тобой стена и лбом её не пробить, её можно лишь обогнуть. Ты адмирала вынудил защищаться. Нет, не он тебя в дурдом запихал, а ты же сам своими неразумными действиями дал ему основание посчитать тебя ненормальным. Для юридического обоснования помещения военнослужащего в психиатрический стационар должно быть три составляющих: конфликт с начальством, конфликт с коллективом и неадекватные действия. Ты выбрал все три компонента. … Не ты адмирала назначал, не тебе и указывать. Не всё ли равно, какие слухи о тебе пускали, их к делу не пришьёшь. Ты фактами оперируй, а факты против тебя. Не будут психиатры ничего на стороне выяснять – они не следователи, перед ними, повторяю, нет адмирала, перед ними сидишь ты.
«Врач – не следователь и не частный детектив, он не ищет виноватых и не определяет меру вины каждому участнику драмы. … Ведь врач – не юрист, он обладатель профессии, имеющей свои правила».
М.И.Буянов, 1988 год
— Им, в конце концов, наплевать на события, врачей интересуют не столь события, сколь твоя реакция на них, как ты адаптируешься, и даже при беседе стараются поставить тебя в неудобное положение, специально оскорбляют и следят – среагируешь ли. Уравновешенный человек такие фокусы пропускает мимо ушей, больной же взорвётся. Обида считается болезненным чувством. У них в практике имеется множество средств, чтоб истощить твоё терпение и попытаться спровоцировать твою несдержанность. … Подумаешь, необъективную характеристику накатали! Её ведь не для тебя писали, ну и нечего на ней акцентироваться. Командование на то и командование, чтоб иметь обо всех своё суждение. Твоё мнение никого не интересует, зато их – является определяющим, изволь подстраиваться. Ты, словно ребёнок, веришь всему на слово – какая критика, какие права? Это всё принимается где-то наверху для красного словца, а внизу правит Фрейд, и этим всё сказано. Нормальный человек против начальства не пойдёт. … Нет, писать я ничего не собираюсь, писать будешь сам – это должны быть твои предложения, твой стиль. Спрашиваешь, для чего надо поверить, а не заучить? Все возможные вопросы заранее не предусмотреть. Отвечать же ты должен с определённой самокритичной точки зрения. Поверхностную зубрёжку тут раскалывают запросто. Выходит, надо готовить не вопросы, а фундамент.
Психиатр Ясперс об истерическом характере писал:
«Истерическая личность чувствует потребность вместо того, чтобы довольствоваться данным ей положением и жизненными возможностями, казаться перед другими и собой больше, чем она есть, переживать больше, чем она способна»
Словно в подтверждение слов моего неожиданного учителя в соседней палате лежал майор с московской военной приёмки, у которого и командира давно за что-то другое сняли, и всё остальное начальство сменилось, да только ему от этого легче не стало – психиатрический диагноз остался в силе, еле-еле перевалив из шизофрении в негодную к службе неврастению, что само по себе уже представляло существенный прогресс. Характеристики, составленные прежним руководством, продолжали действовать. Майор накопил богатый жизненный опыт. Подготавливая госпитализацию, командование устроило обыск в его рабочем столе и сейфе, и всё что нашло, исказило и пустило на обвинения. Направление в стационар нарисовали по всем правилам. Потом последовал целый ряд психиатрических клиник. В одной из них медсестра страдала бешенством матки. Ночью дама ложилась поперек коридора и всех, направлявшихся в туалет,хватала за ноги и требовала любви. Кто же потом поверит сумасшедшим?
Новое мышление совершенно не вязалось ни с моими принципами, ни с моими понятиями. Вот когда я по-настоящему перетрусил, до поноса! Я испугался за свой мозг, потому – как заставить себя поверить, что чёрное является белым и наоборот! Такой бред даже в дурном сне не встретишь! В своём ли я уме?! Не давая мне собраться с духом, Алексей продолжал назидательным тоном:
— В общем, никто тебя не трогал, до остального врачи сами додумаются. Письмо Кошелева своё дело сделало. Оно свидетельствует, что ты оказался в неправильно думающем обществе. Тебя окружали Кошелев, товарищи, поддерживала жена. Товарищам, конечно, было интересно наблюдать со стороны – куда ты лезешь и докуда долезешь. Твой Самохвалов верно предупреждал, только не довёл дело до конца. Тебя требовалось, как следует застращать, а он ограничился советом. События разворачивались слишком быстро, и ты просто не сумел своевременно перестроиться с флотского ритма на новый лад. Когда ты в московском госпитале остался один, оторвался от привычного контакта, то трезво взвесив обстановку произвёл переоценку собственной позиции и теперь иначе, критически относишься к своему поведению. И Академию не вини. Ты же упёрся, ты же настаивал на своём, как баран, вот и дал врачам основание посчитать тебя ненормальным. Негибкое мышление в этих стенах не котируется. По поводу страховочного письма в органы МВД решим следующим образом: Кошелев тебя напугал своим рассказом, да напугал. Не смущайся – страх, это естественное человеческое чувство, понятное всем. Лучше быть умным трусом, чем храбрым психопатом. Не грех и под дурака сыграть, с дураков спрос меньше. Про поездку в Министерство обороны всё ясно, тут ты кругом виноват – ты не имел права ни жаловаться через голову, ни самостоятельно покидать гарнизон. Дальше. Самоволка из госпиталя допущена не вследствие твоих переживаний за работу, здесь этого не поймут, а по причине хранения в сейфе личных вещей, писем, которые ты никому не мог доверить. Теперь ходи и думай, убеждай сам себя, чтоб никакой агрессивностью и близко не пахло.
В плане обдумывания союзников у меня хватало. В 15-м отделении пациенты без конца ломали головы, как добиться своего. Думали в курилке, думали в коридоре, думали в палатах и напряжённо шевелили мозгами, отмеряя круги по психодрому, так здесь назывался загон для прогулок. У каждого своё. Одни стремились списаться, другие хотели списания избежать. Даже безнадёжно больные старались чего-нибудь достичь, я тут не говорю о тех, кто уже вообще ничего не старался. Лежащие с целью просто подлечиться отличались от всех остальных категорий уверенностью.
Случалось, попадались и артисты. Один из таковых, желая продемонстрировать медикам свою ненормальность, в умывальнике руками вырвал и вдребезги разбил об пол фарфоровую раковину. Свой «подвиг» он объяснил тем, что внезапно-де вспомнил знакомых ребят, и его вдруг охватила неуёмная тоска.
В числе парадоксальных историй фигурировал лейтенант в отставке. Зелёный офицер не смог осилить бурных перипетий начала служебной деятельности, видимо рядом не оказалось доброжелательного человека с жизненным опытом. Не нафантазировав ничего путного, лейтенант изобразил депрессию. В заурядной психушке отдалённого гарнизона готовы верить всему без разбора. В итоге через месяц с небольшим счастливый юноша с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз» поехал домой к родителям.
В данном случае не могу не согласиться с высказыванием Зигмунда Фрейда в работе «Лекции по введению в психоанализ»:
«Хотя одна из медицинских наук, психиатрия, и занимается описанием душевных ненормальностей и группирует их в определённые клинические картины болезней, однако в часы откровенности психиатры сами не уверены в том, насколько их описания заслуживают названия науки. Невыясненность происхождения симптомов болезни, на которых слагаются такие клинические единицы, увеличивает непонятность самих процессов и их взаимоотношений, с другой стороны, этим симптомам не соответствуют определённые изменения в мозгу, а если и существуют, то не могут объяснить нам происхождения их».
Радость быстро улетучилась, когда до сознания юного оболтуса, наконец, дошло – с таким клеймом по специальности не устроиться. Поняв, что диплом превратился в пипифакс, бывший лейтенант принялся строчить жалобы по всем известным инстанциям, покуда не попал в госпиталь Бурденко – «Как дали, так пусть и снимают». Московские врачи для начала припугнули клиента возможностью возврата на прежнее место службы, но потом пошли навстречу и заменили статью на 8-ю (неврастению).
А Алексей без устали вёл свою целенаправленную агитацию двое суток, прерываясь лишь для сна и приёма пищи. Он часто повторялся и будто прокатывал наиболее трудновоспринимаемые эпизоды дважды, трижды, пока не убеждался в законченности их компоновки, в логической стройности обоснований. Неторопливым, слегка монотонным голосом снималось многомесячное нервное напряжение, и ему на смену приходило почти благодушие. Ведь по новой трактовке событий у меня не было недругов – я запутал себя сам. От переоценки служебных неурядиц мой наставник незаметно перешёл к поведенческим реакциям, к тому, как поубедительнее преподнести неожиданный поворот мышления психиатрам.
Перевоплощение в критическое вероисповедание приближалось к концу:
— Перестань выделяться, растворись в человеческой массе. Держись ровно, без эмоциональных вспышек, всегда будь в гуще людей и не обосабливайся. Медсёстры на каждом дежурстве фиксируют в журнале поведение больных. Если сравнить, наблюдение здесь поставлено значительно хуже, чем в американских клиниках. У врачей других специальностей есть хоть какие-то объективные методы анализа состояния больных, а у психиатров только – как пациент посмотрел, что ответил, как держится.
«… Все рассуждения З.Фрейда об особой психической энергии … носили у него умозрительный характер. Впрочем, он и сам отмечал отсутствие таких фактов, которые помогли бы приоткрыть завесу над энергией психического и заглянуть в тайну самой её природы».
И.А.Джидарьян, 1988 год
— С Яковлевым говори раскованно и поувереннее, не нагло, но уверенно. Нельзя повторяться. Реакция здорового человека с их понятий должна быть без фиксации – осознал, пережил и забыл. Не смей снова возвращаться к старой теме, в противном случае могут заподозрить, что ты зациклился. Не лезь со своими откровениями и инициативами, пришёл на беседу, сиди и жди – врач сам спросит, что надо. Зачем давать ему лишнюю информацию? Зададут вопрос, сперва соберись с мыслями, не суетись. Самое лучшее, если перед лёгким вопросом ты сделаешь паузу, тогда со стороны невозможно определить – какая проблема вызывает у тебя наибольшее затруднение. Не забудь, исходи всегда из ровного настроения и полного отсутствия болезненных чувств. Думал, думал и передумал. На беседе следи за собой, за мимикой и руками. Можно немного юмора. Хорошенько продумай характерологические реакции. Самый здоровый тип человека по их понятиям – общительный, оптимистичный, несколько легкомысленный, этакий игрунчик, не акцентирующийся по мелочам, но себе на уме и довольно эгоистичный, во всяком случае, за общее дело подставлять себя под опасность не станет. Наоборот, наиболее подвержены психическим заболеваниям люди впечатлительные, много думающие, замкнутые в себе и категоричные. … Всякую беседу с врачом предваряй удобной посадкой в кресло, постарайся обеспечить себе максимальный комфорт, чтоб потом не отвлекаться по мелочам и сконцентрировать внимание на главном. … В психиатрических клиниках при работе с пациентами врачи нередко практикуют стукачество, поэтому при разговорах с другими больными соблюдай осторожность. … Только не старайся при работе с тестами и на собеседовании примерять всё на себя. Если постоянно ставить вопросы, – какие чувства должны быть в том или ином случае – можно фактически свихнуться. Мысленно смоделируй среднего человека без комплексов, каким бы ты хотел его видеть, а потом всего лишь «влезь» в его шкуру, и не надо ломать голову … Ты психиатрам не говори слова «конфликт», не дразни, называй его стрессовой ситуацией. Набирай баллы – когда под конец врачи станут взвешивать твои шансы, ты должен успеть выложить все свои плюсы. Теперь пора писать новую объяснительную и выходить на Яковлева. Излагай суть простым слогом, не мудрствуй над сложносочинёнными предложениями. Чем проще и рубленнее фраза, тем у психиатров меньше возможности что-либо заподозрить. Вырезай эмоциональность – яркость эмоций свидетельствует об истерическом складе характера.
Когда я продемонстрировал новую линию поведения, врач насторожился, задал несколько нескоординированных вопросов и недоумевая попросил изложить всё письменно.
— Он просто опешил, — флегматично констатировал Алексей.
Я ещё только делал наброски, когда Яковлев в срочном порядке затребовал предоставить ему черновики. Тут настало время волноваться моему наставнику:
— Зря показал. То мы были впереди, теперь он нас нагнал и придётся пошевеливаться. В подобной обстановке торопливость вредна. Кроме того, для психиатра неотшлифованные черновики – ценнейший материал.
Больше до окончания написания переиначенной объяснительной врач меня не теребил, выходит, его интересовал не процесс мышления, а его авторство. Медик копал явно мельче. Внимательно перечитав моё сочинение, Яковлев принялся дотошно пробовать на прочность убеждения пациента, твердость установки. В числе прочего он поинтересовался:
— Когда Вы по-новому осознали происшедшее, не было ли у Вас чувства этакого душевного облегчения?
— Если бы мне вдруг объявили о снятии статьи, тогда, пожалуй, облегчение бы наступило, а так с чего?
Позже, в палате, Алексей прокомментировал:
— Правильно ответил. Это он на седьмую статью наводил. Если бы ты клюнул, тебя бы уже ничто не спасло. Напоминаю, никаких эмоциональных изменений, только монотонное постоянство. Да, верно, как робот. Кстати, беседы с психиатром вот-вот должны прекратиться. О тебе недели на две словно забудут. Так и должно быть, всё идёт нормально. Это просто очередная проверка твоих убеждений на устойчивость.
В моей идеологической перестройке наступила пауза и я начал обретать некоторую уверенность. Становилось даже интересно, ведь мы с Яковлевым поменялись ролями – теперь я с помощью Алексея видел на ход вперёд и мог прогнозировать события. Игру в трансформацию сознания осуществляли несколько человек. В качестве наглядного пособия мой наставник сослался на северянина.
Старший лейтенант корабельной службы из мурманской военной приёмки не сошёлся с начальством. Отцы-командиры что-то не то выпросили, не то выменяли и быстренько поделили между собой (картошку, что ли). Старшему лейтенанту по молодости не досталось ничего. Не будучи обременён чувством скромности, старлей сказал – «Ах так?!» — и, якобы ратуя за сохранность общегосударственной социалистической собственности, состряпал донос. Осерчавшее начальство оперативно спровадило вышедшего из-под контроля офицера в психиатрический стационар, где его и списали по 8-й статье (неврастения).
Согласно положений Кречмера, «… Для шизоидов характерно альтруистическое самопожертвование большого стиля, особенно за общие, не личные, идеалы».
Старший лейтенант не угомонился, пожаловался в Москву, был вызван в госпиталь Бурденко и случайно встретился с Алексеем, затем послушно изобразил раскаяние, имитировал полное выздоровление, на заключительном заседании врачебной комиссии удостоился отеческого назидания – «Больше против командования не выступай!» — Когда вопрос о здоровье отпал, северянин разбушевался в палате:
— Вернусь, я своим начальникам покажу!
— Ну и опять попадёшь сюда, — резюмировал Алексей. – Сидел бы тихо.
Перед выпиской старший лейтенант ни с того ни с сего решил написать в книгу отзывов благодарность персоналу отделения за отличное обслуживание пациентов. Незадачливый плагиатор, как на политподготовке, позаимствовал кусок какой-то передовицы из газеты, немного добавил своего, и в результате получилась такая чушь, что мы потом всем отделением бегали читать и хохотали до упада.
В мартовский день моего приезда в столицу на земле ещё лежал снег. Менялись листки календаря. Не обращая внимания на коллизии психиатрических пленников, за окнами пятнадцатого отделения постепенно набирала силу весна. Мы особенно остро воспринимали её наступление в периоды коротких прогулок. Лениво таял снег, набухали почки, наконец, прилетели утки. Больные с удовольствием скармливали важно переваливающимся пернатым гостям крошки хлеба и завидовали. Ведь крылатые посетители в любой миг могли улететь за забор на волю. Каждый вечер в отделении загорались голубые экраны телевизоров, жизнь страны врывалась к нам потоками новостей. И каким же средневековьем отдавало то, что с нами творили под флагом гуманнейшей из профессий – медицины!
Ежедневное общение с Алексеем давало свои плоды не только по линии врачевания. Мы оба не новички на флоте, хотя и служили на разных кораблях, поэтому нам легко было находить общий язык. Про свою осведомлённость в психиатрии Алексей объяснял:
— Интересуешься, почему я выдаю врачебные тайны? Видишь ли, человек – существо общественное и его мышление является продуктом коллективного сознания. Он и человеком-то остаётся, пока перенимает посторонние суждения и делится своими. Если у него что-то произошло или он чего-то не понимает, в мозгу возникает, условно говоря, напряжение, которое можно снять, поделившись с другим человеком. Раньше для этого существовали исповеди. Сейчас разве кто пойдёт к замполиту? Чего ты смеёшься? При нашей идеологии этот вопрос совершенно не продуман. Я – обычный военный инженер, не врач, не мессия, я просто в меру своих сил помогаю выкарабкаться попавшим в затруднительное положение. Врачи … они сами не верят в то, что делают.
Люди, обслуживавшие нас, не выглядели ни тиранами, ни садистами. Это были обычные врачи, обычные сёстры и санитарки со своими общечеловеческими достоинствами и недостатками, не лишённые ни чувства жалости, ни обиды. Со многими из них интересно было поговорить, даже «поплакаться в жилетку» и встретить понимание, поделиться радостью. Они работали и жили жизнью нормального советского медицинского учреждения. Иногда случались служебные неурядицы, которые решались как-то без нервозности. Бросалось в глаза отсутствие среди персонала случайных людей, а кроме того, не было той холодной надменной чопорности, как в Академии. Бывало, конечно, что кто-нибудь и пошумит – не без этого, но в кругу медиков не чувствовалось напряжённости. Сёстры работали в отделении по много лет и стремлений к текучести кадров не наблюдалось. Всякий человек, имевший опыт работы с людьми, понимал, что этот слаженный коллектив подбирался мудрым руководителем долго и кропотливо.
Так же, как в Скворцова-Степанова, на особом, можно сказать, уважаемом положении в госпитале содержались алкоголики или алканавты, как они сами себя называли (по аналогии, проводимой со сталинских времён – социально близкие). Жизнерадостности этих людей можно было позавидовать. Когда бы к ним ни подойти, всегда можно услышать повести о бесшабашной молодецкой удали с лёгким налётом недоумения – «И как это меня угораздило?» — Доставляли их к нам в разном виде: иной раз они шли сдаваться сами в принудительно-добровольном порядке, а иной – их привозили в состоянии прострации шарящих рукой возле утки в поисках мнимой бутылки и исторгающих виртуозную ругань, когда во избежание беды их полотенцами и простынями принайтовывали к койке (в пятнадцатом отделении смирительных рубашек не держали). Это явление было понятно всем и лишних вопросов не вызывало. Интересно было со стороны наблюдать, как весело алкоголики в обнимку с вёдрами собирались идти на провокацию. Врачи давали им рвотное вещество, а потом заставляли пить водку. Судя по отзывам, после выписки домой отвращения к спиртному хватало ненадолго.
Двое не успокоившихся военнослужащих, два армейских капитана, изловчились напиться, находясь в отделении. Где они достали водку – осталось тайной. Один из них выпил и тихонько лёг спать, а на второго, видимо, подействовали медикаменты, которыми его в изобилии накачивали. Лекарства в совокупности с алкоголем дали незапрограммированный эффект и его понесло «на подвиги». Он приставал к сёстрам, что-то нечленораздельное доказывал врачам. В результате удалось вычислить и скромно спавшего друга. Оба героя принадлежали к элите отпрысков высокопоставленных отцов, в итоге администрация ограничилась вызовом родителей.
Лётчик – истребитель. Капитан ВВС катапультировался во время выполнения задания по причине неисправности самолёта. Машина разбилась. Пока специалисты выясняли детали происшествия, пилота направили провериться к психиатрам. Сложность заключалась в том, что это было уже второе его катапультирование. Спустя полторы недели командование отозвало капитана из клиники в часть для продолжения полётов. Видимо, подтвердился отказ техники.
Порой в наш госпиталь попадали гражданские лица, не имевшие к военной службе никакого отношения. Ну, наиболее запоминающимся экземпляром можно смело назвать некоего знаменитого тренера по конькам. В процессе энергичной трудовой деятельности из него сформировался хронический алкоголик. Вшивать эспераль он категорически отказался в связи с тем, что благодаря частым заграничным вояжам и деловым контактам по служебной необходимости был вынужден регулярно участвовать в официальных застольях, от которых просто не отказаться. Вследствие означенных причин в ходе каждой поездки тренер, говоря фразеологией алкоголиков, «входил в вираж», из которого его вытаскивали в госпитале Бурденко, поскольку сам с собой он справиться был уже не в силах. К тому же тренер обладал несносным характером – был заносчив, хамоват и не отягощал себя приличиями. Он мог без угрызений совести раньше товарищей зайти в обеденный зал и смести со стола всю закуску, запив её чужим компотом. Другие больные платили ему равноценной монетой. В госпитале часто лежали непростые пациенты. Москва есть Москва, и в столице трудно запугать кого бы то ни было громкими титулами. В знак особого расположения и для стимуляции работы тренерского желудка чья-то заботливая рука плеснула в компот толику пургена, после чего обед выдающегося деятеля советского спорта прошёл в минусовом исполнении. В один прекрасный день своего наставника навестила вернувшаяся с очередного соревнования прославленная пара фигуристов и преподнесла ему роскошную коробку импортных конфет. В тот же час тренер передарил конфеты медсестре в знак уважения, поскольку у него всё равно сопрут. На следующее утро на медсестру вышли больные – Ведь видели коробку, всё перерыли. Куда он спрятал? – Сестра созналась, и вопросы смолкли. Особо трогательно происходила церемония расставания в день выписки, ибо прощальный обед тренер провёл в очередной раз величественно восседая в позе горного орла в апартаментах за дверью с изображением человечка. Для закрепления тёплых воспоминаний о пребывании в госпитале, воспользовавшись вынужденным отсутствием хозяина, друзья заботливо положили на дно его портфеля казённые кальсоны, полные экскрементов из-под беспомощных стариков первого сектора.
В отделении я много читал. Меня поразило богатство выбора книг в госпитальной библиотеке. За пределы психодрома нас не выпускали, но дважды в неделю к нам приходила библиотекарь и выдавала ранее заказанную литературу. Я искал и находил себе работу по хозяйству: лазал по стремянке для замены гардин на окнах и протирания пыли с плафонов, носил с товарищами в прачечную бельё, участвовал в подготовке кабинета аутогенной терапии, с другими больными орудуя лопатой и носилками, наводил порядок на внешней территории под присмотром медперсонала.
Опять же по рекомендации Алексея для меня являлось существенным и то, с кем в основном общаться. Предпочтительнее всего были алкоголики, поскольку именно они считались самыми здоровыми психически. Этих пациентов, кроме уже сказанного, нам систематически поставляли из нашего же лечебного учреждения. Дело в том, что начальник госпиталя разработал своеобразную систему перевоспитания, и пропившихся в иных отделениях вперёд ногами привозили просушиться в наши стены, через неделю отправляли обратно. Среди них порой попадались инвалиды-афганцы.
Нередко в отделении встречались пациенты из необычной категории псевдоалкоголиков. Это – офицеры, своевременно почувствовавшие необходимость в связи с назревающим конфликтом на месяц «лечь на дно». Бывало, что очередной отпуск уже израсходован, командировка не предвиделась, а круговерть человеческих взаимоотношений начинала набирать угрожающие обороты. В целях разряжения обстановки военнослужащий обращался к начальству с просьбой отпустить полечиться от злоупотребления алкоголем в бытовых условиях. В застойные годы это не возбранялось, а врачи такому стремлению не препятствовали, ибо, что может быть лучше здорового больного. Таким образом, накаляющиеся страсти накрывались накрахмаленным медицинским халатом – перебурлят и сами собой успокоятся. Забавно было потом наблюдать, как такие мнимые алкаши под конец пребывания в госпитале, неожиданно проявляя недюжинные познания в юриспруденции и медицине, начинали изворачиваться от «торпед» и прочих предлагаемых врачами предохранительных мер. Доктора всё это понимали, но поскольку обязаны были провести определённые профилактические мероприятия, соблюдая формальность, делали «пустышки», то есть путём инъекции вводили пациентам нейтральный раствор, по их терминологии – плацебо, либо просто витамины.
В качестве постоянного занятия я пристроился составлять сводную ведомость заказов для столовой. До меня с этой работой управлялся Алексей. Кормление пациентов в госпитале осуществлялось на очень высоком уровне. Ежедневно больным выдавали отпечатанные в типографии бланки с целым ассортиментом выбора на вторые сутки вперёд, нужно было только выписать блюда по своему вкусу. После всех записавших требовалось заполнить заказы на тех, кто не мог писать, в основном это были тяжёлые обитатели первого сектора, и составить сводную ведомость. Вообще за это отвечала старшая медсестра, но по общему согласию писанину делал кто-либо из больных, преследуя две цели – и время убить, и старшей сестре помочь, у неё и без того забот хватало.
В означенной продовольственной бухгалтерии встречались свои проблемы. Всё было ясно, когда требовалось оформить бланк для несчастного человека, но когда порой попадались лодыри среди дееспособных личностей, приходилось применять особые методы перевоспитания. Предупредишь такого товарища раз, два, а на третий день выписываешь ему рыбную диету: на завтрак рыбу, в обед на первое и второе – рыбу, на ужин тоже рыбу. Наплевавшись вдосталь чешуёй и костями, лентяй на следующие сутки первым торопился составить себе меню.
Времяпровождение в будние дни при отсутствии процедур и обследований каждым пациентом осуществлялось индивидуально в соответствии с привычками и наклонностями. Кому-то больше нравились шахматные поединки, иным – игра в домино, прочим – чтение и анекдоты. Ближе к приему пищи весь контингент больных дружно перемещался к своим столам. Общество преимущественно состояло из офицерского состава, поэтому разговоры во время трапезы мало отличались по тематике от разговоров в корабельной кают-компании. Звучавшие порой рассказы, думается, могли по сюжету и колоритности составить серьёзную конкуренцию многим известным произведениям:
— Начальник нашего отдела в московском НИИ откуда-то со стороны привёл нового майора. – Начал своё повествование собеседник за обеденным столом в ожидании, пока официантка принесёт первое блюдо. – Новичок человек как человек. Скромный. Звание своё получил одновременно с назначением на новую должность младшего научного сотрудника, значит раньше где-то сидел без перспективы. Начальник даже ходил в соседние отделы хвастаться: «Видите, какого красивого офицера я себе достал!» Работа в НИИ на излишнее усердие не претендовала, и главным было не высовываться. Чем ближе к центру, тем пакостнее кадровая кухня и, как водится, наступил день, когда потребовалось освободить место для какого-то блатного. Начальник вызвал к себе красивого майора и без обиняков предупредил, чтоб тот искал где угодно место, да поживее. Майор в ответ как-то резко стих, перестал общаться с коллегами, в коллективе только моргал и слушал. Вдруг – бац наверх жалобу! Приехала комиссия, созвала работников НИИ на совещание. Факты в заявлении были верные, но народ молчит – пикнуть боится, а начальство, конечно, надрывается, что жалобщик всё врёт, наговаривает. Однако майор оказался не прост и неожиданно вытащил из кармана портативный диктофон. Что ни вопрос члена комиссии, то включалась магнитофонная запись вплоть до переговоров майора на лестничной площадке через закрытую дверь с женой начальника или появлялась официальная справка. И настолько всё факты интересные, что у начальника отдела и папаха полетела и партбилет на стол! Спохватились политработники, бросились звонить на прежнее место службы майора, а он и там тоже. … И там папаха полетела и партбилет на стол! Вот и бери себе после этого «варягов» на службу!
— Ну, это профессионал! – загалдел наперебой народ, принявшись черпать суп ложками. – Это исключение.
Психиатрия и уголовные дела идут рука об руку. В госпитале имени Бурденко такой взаимосвязи тоже хватало. Вот два типичных случая.
Первый. Много повидавший полковник, преподаватель кафедры марксизма-ленинизма в академии имени Фрунзе. Человек с отличными аттестациями за несколько лет до окончания службы перевёлся в Москву в надежде спокойно доработать до пенсии. Казалось, столица, чего бы и не служить? Не вышло. Во-первых, коллектив кафедры в подавляющем большинстве состоял из лиц с высокой протекцией. А во-вторых, в наших Вооружённых Силах ездят на том, кто везёт. Полковника просто загоняли командировками с лекциями по всей стране: Сахалин, Камчатка, Сибирь, Юг, Север, … Ни дома, ни семьи, ни отдыха, как будто он один такой корифей оказался. Слов нет, его эрудиции не грех и позавидовать, но сколько же можно выматывать человека? Эта «музыка» длилась годами. Зато другие сослуживцы командировками себя не утруждали. Видимо, всё же у товарища полковника оказалась слабинка, он запил. Сначала запил, потом ударился в бега, ну и набегал на уголовное дело. Доблестная академия, хорошо осведомлённая о широких возможностях психиатрии, поместила полковника в 15-е отделение, где его без лишнего шума благополучно списали как неврастеника. И никакой уголовщины нет – заболел человек, с кем не бывает.
Второй. Игорь, скромный и неприметный молодой человек, служивший рядовым в Группе Советских войск в Германии, где выполнял обязанности по обслуживанию какого-то склада. Во время очередной ревизии у непосредственного начальника Игоря, прапорщика, занимавшего должность завскладом, была вскрыта недостача. Во избежание скандала командование отправило в психушку прапорщика, а заодно, не особенно разбираясь, и его подчинённого. Уж не знаю, чем там «осчастливили» заведующего складом, только Игоря, не согласного с обвинениями (это же явный болезненный симптом!), признали психопатом и комиссовали. На гражданке с ярлыком статьи 7а никуда толком не устроишься. Игорь написал в Москву просьбу и попал в госпиталь Бурденко. Он терпеливо ожидал решения своей судьбы дольше месяца. Ему не в чем было сознаваться. На итоговом заседании комиссии врачи объявили, что статью оставили в силе. Понурив голову, Игорь вышел. Тогда его догнали и сказали о замене психопатии на неврастению, что явилось серьёзным улучшением. Само объявление о решении ВВК было испытанием, не возмутится ли пациент, окончательно ли он сломлен.
«В психоанализе Фрейда неадекватные действия отдельной личности нередко объясняются восстанием подсознательных инстинктов личности против гнетущей его цензуры (правил поведения). Эта цензура есть контроль разума, стесняющий свободу действий, а с общественной, исторической точки зрения – система сложившихся мёртвых устоев цивилизации. «Теория Фрейда уже несколько десятилетий очень популярна на Западе, ибо даёт мнимое объяснение конфликту между отдельной личностью и подавляющими её отчуждёнными общественными силами. Эта теория до некоторой степени оправдывает патологические формы протеста против господствующего строя, формы, вполне привычные для этого строя и ничем ему не угрожающие … Фрейдизм возводит конфликт между личным и общественным в капиталистическом мире на уровень вечной трагедии человеческого существования».
Л.Я.Рейнгард «Современное западное
Искусство. Борьба идей», 1983 год
Мой моральный отпуск при госпитале подошёл к концу. Вновь начались регулярные вызовы к психиатру. Яковлев задал несколько контрольных вопросов и удовлетворённо отметил:
— Значит, позиция осталась прежней.
— Прежняя что? – изобразил я непонимание.
— Ну, убеждения Ваши, говорю, не изменились.
— А-а!
Сперва я дословно пересказывал содержание разговоров с врачом Алексею, потом стал более избирательным. Дело в том, что я уже пытался вести игру самостоятельно, а за это мне частенько попадало от моего наставника:
— Что ты мелешь! Ты в конце концов доиграешься! Думай, что говоришь! Ты не на посиделках, а на приёме у психиатра!
Смешно вспоминать, но порой Алексей устраивал мне в курилке такую взбучку, что я стал его бояться больше, чем врача. Алексей был человеком строгих правил и не допускал отступлений от теории.
Общее направление моего эмоционального настроя и поведенческих реакций не нуждалось более в корректировке, можно сказать, курс был задан, однако удержаться на данном курсе было не очень-то просто. Основным дестабилизирующим фактором в нашей среде являлись опять-таки конфликтные. Далеко не все полагались на Алексея, некоторые не желали воспользоваться его советами, считая себя безупречно правыми, у других просто ничего не получалось. Ни один из таких известных мне случаев не закончился благополучно.
Например, Павел, майор строительных частей, проходивший службу на территории Монголии. В 1985 году его возраст был 42 года. Павел возвращался из Союза в свою часть после очередного отпуска, по дороге простыл и с высокой температурой устроился на ночь в современной монгольской гостинице. Под его номером в ресторане справляли свадьбу, и подвыпившие люди со смехом и песнями принялись бродить по этажам. Трудно осуждать больного человека, майор попытался угомонить расшумевшихся хозяев, потом не сдержался и накричал. Администрация гостиницы вызвала наш патруль, который, не собираясь разбираться, препроводил Павла в комендатуру, а на следующий день почему-то … в психиатрическое отделение госпиталя при советском гарнизоне. Оказавшись в психушке, офицер попросил врача сообщить о нём в часть и жене домой, ему обещали выполнить его просьбу … Жена нашла мужа через полгода упорных поисков, предпринятых по собственной инициативе. В части майора уже сочли без вести пропавшим. Свидание с женой разрешили исключительно в присутствии медсестры. В разговоре супруги решили не отступать и добиться реабилитации.
— Раз так, — вмешалась медсестра. – Тогда он до прихода приказа о комиссовании отсюда не выйдет.
Её угрозу подтвердил в последующем собеседовании врач:
— Жаловаться бесполезно. Как я сказал, так и будет.
На недоумённый вопрос читателя: «Зачем понадобилось применять такие меры к незнакомому военнослужащему?» ответить просто. У Павла пропали все вещи, все продукты, одежда, деньги, которые он вёз с собой из дома. Офицера списали. Он всё-таки не сдался и настоял на переосвидетельствовании в госпитале Бурденко. На беду, он не знал, что ему приписали в Монголии, с какой-то стати согласно бумагам его, якобы, задержали для госпитализации в поезде. Московские медики заявили, что в настоящее время он без сомнения здоров, но вот тогда, за границей, согласно имеемых данных проявилась патология.
«Нет ничего более трудного, чем сказать, кто душевно здоров, обычно всё сводится к старой истине «болен тот, кто нездоров». Психиатрам куда проще поставить диагноз больному человеку, чем дать определение здоровья».
М.И.Буянов «Ребёнок из неблагополучной семьи// Записки детского психиатра», 1988 год
Павел был мужественным человеком и неоднократно на собеседованиях силой своей логики заставлял психиатров краснеть. К сожалению, система по избавлению от неугодных рассчитана именно на сильных людей, поэтому пятнадцатое отделение подтвердило ранее поставленный диагноз о негодности к службе стройбатовского майора в Вооружённых Силах.
Из человека хлещет боль, она переполняет его и упругими волнами выплёскивается через край, словно кровь из перерезанной артерии. Боль душевная. Внешне человек спокоен, может даже в ответ на шутку улыбнуться, но попробуй с ним заговорить и тогда становится понятным, как можно кричать без надрыва голосовых связок. Видимо, такое же настроение было в тюремных камерах 1937 года. В сравнении со сталинскими методами расправа приобрела более изощрённый характер, с претензией на гуманность – тут тебя без ножа зарежут и на месте окажут неотложную медицинскую помощь. Однако от этого расправа не перестала быть расправой. Рядом бьётся от бессилия человек, а я должен настраивать себя на благодушие, только порой невольно сжимаются кулаки. И всё же я обязан был во что бы то ни стало выдержать, ибо это стало делом всей моей жизни. Поэтому я сторонился, убегал от Павла и похожих на него. Именно в госпитале Бурденко я в полную меру осознал, отчего профессиональной болезнью психиатров является психоз.
Незаметно подступило расставание с Алексеем. Перед ним стояли другие задачи, и он их решил. Нам, поверившим ему, жутковато было оставаться без моральной поддержки. Но делать нечего, нужно жить и бороться дальше. Он оставил нам номер своего домашнего телефона, адрес и мы простились. Алексей выписался, а жизнь отделения продолжалась. Поступали новые больные, кого-то водили на процедуры, ежедневно скармливались килограммы лекарств, организовывались прогулки.
В поднадзорном секторе систематически лежал, демонстрируя собой местную достопримечательность, Паша К., сын высокосидевшего медицинского чинуши. До поры до времени он как сыр в масле катался, и любые проделки сходили ему с рук. В период учёбы на старшем курсе высшего военного учебного заведения, несмотря на отменное физическое здоровье, вследствие хронических чрезмерных абузусов у Паши случился алкогольный психоз, от которого он так и не очухался – против природы родственные связи оказались бессильными. Отец, чем-то не угодив своим патронам, слетел с должности, а Паша так и кочевал из клиники в клинику, пройдя практически через все сумасшедшие дома столицы, и наведывался домой, словно в отпуск. Он давно бросил пить, у него вызывал отвращение не только сам алкоголь, но даже разговоры о выпивке. Хотя авторитет папаши уже ничего не значил, сынка каждую весну охотно принимали в пятнадцатое отделение, где благодарный пациент перепахивал лопатой весь газон на психодроме наподобие трактора. В общении Паша был несносно прилипчив, время от времени подходил к какой-нибудь компании и нёс несусветную околесицу (скорее всего у него были повреждены лобные доли). Единственной возможностью отвязаться от него представлялось перевести разговор на забулдыжную тематику типа – Эх, сейчас бы засадить стаканчик вонючей самогоночки! – Паша кривился и, как чёрт от ладана, бежал искать других собеседников. Но не дай Бог было его разозлить! Среди больных с почтением передавалась повесть, как Паша пудовым кулачищем хряпнул по затылку кого-то из своих обидчиков.
В обеденной зале психиатрического отделения госпиталя так же, как и в Академии, в большом пластиковом аквариуме содержались золотые рыбки. Но если в ленинградской клинике «рыбьей мамой» служила исключительно медсестра, то в пятнадцатом отделении госпиталя Бурденко эту ответственную роль поручали кому-либо из добровольцев-пациентов.
Одна из медсестёр рассказывала, как незадолго до меня у них в отделении около месяца сидел контр-адмирал, командир какой-то военно-морской базы Балтийского флота и пооткровенничал, что хотел самостоятельно провернуть очень нужное дело, но не успел – некстати нагрянул командующий Балтийским флотом. Расправа была короткой. На счастье, контр-адмиралу удалось выкрутиться. Теперь-то я достаточно наглядно представляю механизм «выздоровления» — видимо, контр-адмирал перед отправкой в госпиталь успел проконсультироваться с кем-то из психиатров.
Из книги Н.А.Ухач-Огоровича «Военная психология», изданной ещё в 1911 году, можно уяснить: «Для воинского чина нет войны не патриотической или ненациональной; для него существует только знамя и воинский долг добросовестно сражаться, совершенно устраняя вопрос, ради чего ведётся война. Не дело армии рассуждать: национальна война или нет; её дело идти в бой, когда повелят, и одерживать победы».
В конце мая Владимир Александрович завёл меня в кабинет к начальнику 15-го отделения полковнику медицинской службы Григорию Петровичу Колупаеву. За время пребывания в госпитале я не раз видел товарища полковника, но близко мы встречались впервые. Беседа и осмотр длились недолго, однако в коридор я вышел ошеломлённым – Яковлев за меня волновался!
Осталось рассказать последнюю человеческую горесть, встреченную мной в период первого пребывания в госпитале Бурденко. Юрий Валентинович Литвинец. Мы познакомились и подружились в 15-м отделении. Сейчас я уже смутно помню историю Юры, но статью он имел такую же, как у меня – 7а(психопатия). Получил он эту «награду» на срочной службе, будучи солдатом. Теперь разберёмся, что же такое психопатия:
- В пояснении к статье 7 Приказа Министра Обороны № 185 от 3 сентября 1973 года указано:
«Психопатия как врождённая аномалия личности характеризуется стойкой дисгармонией психики и поведения. … К пункту «а» статьи следует относить резко выраженные, не поддающиеся компенсации, так называемые ядерные формы психопатии, характеризующиеся наиболее глубокими и стойкими патологическими проявлениями, на длительное время лишающими трудоспособности и препятствующими выполнению служебных обязанностей».
- Известный врач-психиатр П.В.Ганнушкин писал:
«Психопатическими называются личности, с юности, с момента сформирования представляющие ряд особенностей, которые отличают их от так называемых нормальных людей и мешают им безболезненно для себя и для других приспособляться к окружающей среде. Присущие им патологические свойства личности представляют собой постоянные, врождённые свойства личности, которые хотя и могут в течение жизни усиливаться или развиваться в определённом направлении, однако обычно не подвергаются сколько-нибудь резким изменениям».
- Из Учебника психиатрии читаем следующее:
«… Является более правильным психопатии относить не к болезням в собственном смысле слова, а к уродствам особенного типа».
После признания негодным к воинской службе ни в мирное, ни в военное время Юрий счастливо женился, добросовестно несколько лет отработал шахтёром в забое, без отрыва от производства окончил вечернее отделение горного института, вступил в члены КПСС и сейчас награждён медалью Шахтёрской славы III степени. Внешне это приятный в общении, эрудированный, вежливый человек. О каком психическом уродстве здесь вообще может идти речь?! Юра в госпитале разыграл партию по нотам Алексея, и врачи милостиво заменили ему психопатию на неврастению, которую не снять до сих пор.
«Самое главное, что практическая медицина не несёт ответственности за уровень здоровья своих пациентов».
Н.М.Амосов, 1987 год
Когда по госпитальному распорядку дня приходило время отдыха и не спалось, я укачивал себя аутотренингом. В психиатрии крепкий сон являлся одним из признаков душевного здоровья, поэтому я старался держать себя в руках. Но в тот день, сколько я ни пытался заставить себя после обеда спать, все труды оказались напрасными. Сон не приходил. Я ворочался с боку на бок, снова и снова применял самоубеждение – ничего не помогало. Вдруг в палату зашёл Яковлев:
— Александр Павлович, вставайте. Вас ждут.
Натянуть пижаму и пройти несколько метров по ковровой дорожке было минутным делом. Врач пропустил меня в кабинет Колупаева. По периметру помещения сидели все психиатры отделения. Прямо передо мной за широким столом председательствовал Григорий Петрович, который на предварительной встрече так поразился, убедившись, что я действительно не пью. Мне предложили стул посреди кабинета.
Первые вопросы касались моего анамнеза, симптомов неврологического характера. Шёл разговор о том, что уже имелось в истории болезни. Уточнялись возможные травмы, бывали ли обморочные состояния, что ощущалось в те или иные моменты, не отягощена ли наследственность, сколько занимался боксом, до какого разряда дотренировался, каково общее состояние здоровья. Видимо, желая ослабить моё внимание, спросили, что прочитано за время пребывания в госпитале.
Наступил решающий час, ради которого я бросил на весы судьбы всё что мог, всё, что имел. Как забрало на лице выражение непринуждённости, раскованности и общительности. Я вёл главный бой. И только однажды невольно выдал своё напряжение. Кто-то из сбоку сидевших врачей задал очередной вопрос и, когда я повернулся для ответа, вразрез прозвучало обращение Колупаева. Отлично зная определяющий вес его мнения, я так рванул головой в его сторону, словно на ринге рядом неожиданно появился второй, более сильный противник. Григорий Петрович понимающе улыбнулся. Постепенно вопросы коснулись сути конфликта:
— Как Вы видите дальнейшие взаимоотношения с адмиралом?
— Он от меня так далеко, что мы и встречаться-то не будем.
— Что бы Вы стали делать, если бы вернулись в часть?
— Прежде всего, я бы извинился за всё, что сдуру натворил. Потом бы нормально служил.
— Вот Вы говорили, что читали свою характеристику. Какой пункт из неё задел Вас больше всего?
— За проведённое учение меня наградили грамотой, а в характеристике написали. … Ну, смысл такой, что я выскочка.
Сзади раздалось сдержанное врачебное: «Чёрт знает что!» Впрочем, данный возглас мог быть и обыкновенной провокацией. Григорий Петрович открыл нужную страницу моей истории болезни и зачитал характеристику вслух.
— Вы эту характеристику видели?
— Да, её. Но обиделся я, конечно, напрасно. Во-первых, не мне эта бумага предназначалась, а во-вторых, командованию виднее.
Начальник отделения посмотрел в потолок, затем спросил:
— Какие у Вас есть жалобы, заявления, пожелания?
— Пожалуйста, решение сообщите сразу. Я не истеричка.
Меня попросили обождать в коридоре. Врачи совещались ещё более полутора часов. Наконец, за мной выглянул Яковлев. Все находившиеся в кабинете чему-то оживлённо улыбались. Я сел на прежнее место. Только что я выдал здесь полный отказ от борьбы и вдруг Григорий Петрович заговорил:
— Товарищ Баташев, послушайте меня, старика. Как мы задумали, так всё должно быть хорошо. Мы учли Ваши отличные флотские характеристики. Служить Вы будете. Но поверьте, мы никак сейчас не можем признать Вас здоровым. В нынешних условиях Вы ничего больше не добьётесь. Вы уж, пожалуйста, не подводите ни себя, ни нас.
Он немного помолчал и, напоминая о повышенном артериальном давлении пациента, добавил:
— И ещё … Вам спиртного нельзя. … Совсем нельзя.
Уходя вечером домой и закрыв ключом дверь своего кабинета, полковник Колупаев снова подозвал меня в коридоре:
— Я теперь буду за Вас переживать. Уйдите в подполье! Перестаньте обивать пороги! Будьте ниже травы, тише воды! И всё должно быть хорошо. Вы сможете выдержать или лучше сразу переписать наше решение?
— Было труднее. – Ответил я, и мы простились.
Психопатия оказалась заменённой на относительно годную неврастению – статья 8б. В сложившейся обстановке это была несомненная победа. Выписывая на следующий день мне сопроводительные документы, Владимир Александрович сказал:
— Думаю, что всё будет благополучно, а если что не так, то через два года здесь же статью можно снять. До свидания!
1 июня 1985 года я в офицерской форме вышел за ворота ГВКГ имени Н.Н.Бурденко без сопровождающего. Мои новые московские друзья помогли избежать хлопот за билет на ленинградский поезд, поэтому вместо вокзала я отправился в гости к Евгению Григорьевичу домой, помылся, собрался с силами. Много разнообразных событий ждало меня впереди: дорога домой, поздравления родных и тихое счастье в глазах моей Нины. Потом был выход на службу, смена командования, напряжённая работа, изучение психиатрии, четвёртый психиатрический стационар и полная реабилитация. А в тот первый тёплый летний вечер, оставшись в чужой комнате один, я долго сидел на стуле, тупо уставившись в пол, и в голове не было ни радости, ни чувства удовлетворения – вообще ничего.
