Глава 6. Поиск
Обычным маршрутом, словно ни в чём не бывало, я приехал в часть. Прямо возле КПП меня остановил капитан I ранга Смирнов и пожал руку:
— Как Ваши дела?
— Буду служить.
Каперанг немного задумался, кивнул головой:
— Ну и хорошо!
В роте на меня посмотрели, словно на ожившее ископаемое чудовище. По установленной форме я доложил командиру роты о своём прибытии:
— Товарищ капитан 3 ранга! Капитан-лейтенант Баташев из госпиталя прибыл, во время командировки замечаний не имел. Признан годным. Вот справка. Остальные сопроводительные документы о заключении врачей прибудут почтой.
Естественно, что моей фамилии в расписании занятий не было. Часом позже ко мне на плацу буквально подбежал начальник политотдела отряда:
— Здравствуйте, Баташев! Что Вы намерены делать?
— Служить, — скромно ответил я.
Во взоре Калинкина надёжно поселилась тоска. Больше он ничего не сказал.
После обеда объявили совещание преподавательского состава в фойе клуба. Я занял место одним из первых. Постепенно отдельными группами и поодиночке приходили офицеры и мичмана, рассаживались, кому где понравится. Рядом со мною не сел никто, вокруг образовалась пустота радиусом около двух метров. Прозвучала команда для встречи командира отряда. Контр-адмирал, выслушал рапорт, неторопливо прошествовал к трибуне, разрешил всем сесть, степенно оглядел зал и … увидел меня.
Сколько помню, Малярчук был неплохим оратором. А тут что-то странное случилось у него с дикцией. Он вдруг стал запинаться, кое-как сделал объявление и необычайно быстро распустил собрание. Уже за дверью он проговорился перед своим заместителем: «Блефует!»
Следующее утро мой командир роты начал с оригинального предложения:
— Палыч, знаешь, мне поручили сказать, чтобы ты не ходил в отряд. Сиди дома, отдыхай, мы знаем, как тебя вызвать. Не надо сюда появляться.
— Товарищ капитан 3 ранга, — вышел я со встречным предложением. – Командир отряда не давал мне отпуск за 1984-й год, видимо надеялся, что вот-вот придёт приказ о моём увольнении. В ответ на Ваше обращение я прошу предоставить мне очередной отпуск.
Отпускной билет был готов к вечеру следующего дня. Таким образом, начался долгожданный отдых.
По истечении тридцати суток я вышел на службу и узнал, что в отряде больше нет ни начальника Объединённой школы капитана I ранга Гвадзабия, ни начальника политотдела отряда капитана I ранга Калинкина, ни командира роты капитана 3 ранга Юдинцева. Всех троих удивительно синхронно отправили на пенсию. Остававшийся в арьергарде Малярчук устроил своей гвардии пышные проводы, а с Калинкиным, рассказывали, на прощание даже всенародно расцеловался, чем вызвал у ряда сослуживцев слёзы умиления.
В июле меня резко выпроводили в следующий отпуск, теперь уже за текущий 1985-й год. Пришлось отдыхать повторно. Я не возражал. Но отпуска, наконец, закончились, и со мной надо было что-то решать. То меня сплавляли в одну командировку, то в другую, лишь бы подальше с командирских глаз. Особенно энергично меня убирали, когда приближалась какая-нибудь инспекция. Страх был столь велик, что когда у начальства истощилась выдумка, перед очередной проверкой меня в приказном порядке отправили готовить реферат для марксистско-ленинской подготовки дома и в библиотеке. Судя по заданию до этого додуматься мог только политработник. Мне отдали письменное распоряжение неделю не являться в часть. В жизни не слыхал, чтоб кто-нибудь получал такие приказания!
Постепенно жалобобоязнь ослабевала, однако до конца она не исчезла и по сей день, ведь взаимоотношения зависят от людей, которые их строят. А я учился быть неприметным. Не выделяться в отряде времён Малярчука значило хладнокровно наблюдать, как курсанты вместо занятий разгонялись по всяким работам, не нервировать командование докладами о регулярных срывах учебного процесса, уметь преподнести «липу» редким проверяющим, о прибытии которых мы всегда знали, вовремя заполнять фиктивные классные журналы и с умным видом поддакивать на собраниях лозунгам о повышении уровня политико-воспитательной работы. Хоть и нелегко это было после корабельной лихорадки, но я учился бездельничать.
Предвижу возмущённые голоса про совершенствование самообразования, неуспокоенность в душе и о прочем пустозвонстве. А для чего? Мне до капитан-лейтенантской пенсии оставалось менее пяти лет. Моего уровня профессиональной подготовки после боевых кораблей на учебный процесс хватало с лихвой, ибо в условиях бесконечных выделений на работы я не успевал дать курсантам даже тактико-технические характеристики всей изучаемой аппаратуры! Офицеры не напрасно называли УКОПП большой перевалочной базой с флота на пенсию и каково оттуда куда-либо перевестись с целью роста я вкусил сполна ещё летом 1984 года. Кроме того, кто меня возьмёт с моими аккуратно подшитыми в Личное дело психиатрическими «прицепами», если по-прежнему было вклеено даже представление на увольнение из Вооружённых Сил?
В отряде действовало несколько средств неофициального дохода наподобие производства сувениров в учебной мастерской. Наибольшим попечительством командования пользовалась лесопилка. Официально нештатное предприятие работало на якобы выловленном в заливе топляке, остававшемся после лесосплава из устья Невы. Но даже если просто задуматься, становилось ясно, что на поимку брёвен не хватит никакого запаса топлива для маломерных плавсредств. Проблема решалась проще. За пару бутылок спирта сторож на лесосплаве всегда готов заложить не токмо запрашиваемые плоты, но даже собственную душу. Лес оставалось отбуксировать. Затем часть кругляков на радость фининспекторам оприходывалась, а полученные после распилки доски в обстановке общегосударственного дефицита строительных материалов пускались как в прорву на всякие обмены, сделки, дачи … Дармовой рабочей силы хоть отбавляй. Поэтому завывания валютно-циркулярной пилы на Шкиперском протоке ежедневно будоражили окрестные кварталы. Офицеры и мичмана судачили, что если лесопилка замрёт, у командира отряда сердце остановится.
По иронии судьбы в августе 1985 года меня на один день назначили комендантом выездного заседания Военного трибунала, проходившего в клубе нашего отряда по делу членовредительства некоего матроса. Обязанности коменданта были не ахти какие сложные. Главное, что в мои функции входило подавать ритуальные команды залу. Сознаюсь, я с нескрываемым удовольствием в упор глядя на Малярчука орал: «Встать! Суд идёт!»
Затруднений с товарищами по службе у меня не возникало. Единственной особенностью являлось то, что с наиболее ретивыми исполнителями адмиральской воли я поддерживал сугубо официальные взаимоотношения на «вы» и по воинскому званию. Меня не трогали и ладно, хотя Малярчук не бездействовал. Контр-адмирал вызвал к себе в кабинет вновь поступившего в отряд капитан-лейтенанта Сергея Головина, проживавшего рядом со мной в Ломоносове, и, соблазняя перспективой женитьбы на своей дочери, пытался выведать мои планы. А когда офицер отказался, то на закуску предупредил – «Не водись с Баташевым, это нехороший человек!» — Не думал я, что он будет так мелочиться.
Осенью прибыл новый командир роты – офицер с атомной подводной лодки, приняли дела и обязанности новый начальник Объединённой школы – бывший командир атомохода и новый начальник политотдела отряда. 20 декабря 1985 года в командование УКОППом вступил новый контр-адмирал. В тот снежный день ожидался строевой смотр, однако вместо обычных мероприятий весь личный состав построили, объявили о смене командования и ограничились прохождением торжественным маршем. На прощание Малярчук с трибуны «осчастливил» меня таким свирепым взглядом, что я едва сдержался, чтоб не рассмеяться в строю. В отряде повеяло свежим флотским ветром.
Победа над адмиралом повлекла физиологические последствия – так называемый абстинентный синдром, именуемый в народе — «отходняк». Стали отказывать почки. Порой с такой силой схватывало поясницу, что я на улице сгибался в позу прачки. Так и ковылял со слезами на глазах. Наверно, со стороны это выглядело забавно. Пришлось постоянно носить с собой лекарство Но-шпу. К счастью, со временем самочувствие нормализовалось.
Количество выделений личного состава на различные работы постепенно пошло на убыль. Повысился контроль над учебным процессом. Курсанты стали более регулярно приходить на занятия. У меня, наконец-то, появилась возможность их учить. Но и тогда ещё далеко не всё было просто. Новый начальник школы капитан I ранга Мусатов неоднократно наведывался ко мне на занятия и справедливо указывал на недостатки. Казалось бы, исправляй, чего проще! Не тут-то было! Я слишком хорошо помнил о необходимости не выделяться из массы и без конца оглядывался на своих сослуживцев. Нового начальника школы в повседневной работе я пока не знал, а красивых правильных фраз с трибуны и раньше звучало предостаточно. Помимо того, вновь прибывшему капитану I ранга усиленно подпевал старый замполит капитан 2 ранга Ткаченко И.М., который давно и заслуженно именовался в офицерской среде флюгером. В итоге мои взаимоотношения с командованием складывались не лучшим образом.
Повседневная деятельность по совместной подготовке курсантов незаметно, будто исподволь, налаживала межличностные взаимоотношения в школе и в отряде. Хотя нет-нет, да и случалось что-нибудь эдакое из ряда вон выходящее, словно эхо минувших баталий. В последний раз от меня убежали в мае 1986 года. Это был секретарь парткомиссии отряда капитан I ранга Кондрашов. Не имею ни малейшего представления, в чём он против меня замешан. Я направлялся по своим делам по пустому коридору мимо кабинета начальника школы, когда оттуда появился этот достойный офицер. Я ему ещё как положено честь отдал. С диким взглядом он вдруг шарахнулся к стене и нелепо полуприсев не оглядываясь, задал стрекача по проходу, шустро перебирая ногами. Должен отметить, что это довольно неприглядное зрелище, ведь кроме значительной разницы в воинском звании, должности и возрасте Кондрашов крупнее меня комплекцией и явно сильнее физически. Вот уж воистину, совесть не чиста!
Довелось мне после госпиталя имени Бурденко свидеться и с товарищем Раевым. Осенью 1985 года, уже не помню по какому поводу, я съездил в IВМОЛГ на проспекте Газа, и на КПП столкнулся со знакомым психиатром лицом к лицу. Как вежливый офицер, я приложил руку к головному убору:
— Здравия желаю, товарищ полковник! Как видите, служу.
— Там же? На том же месте?
— Там же. На том же месте, — ответил я.
После этих нехитрых слов Владимир Константинович пошёл дальше как-то боком. Даже попрощаться забыл. Потом мне передавал полковник медицинской службы Латун, что Раева от одной моей фамилии начинало трясти.
Впрочем, подобные лирические отступления меня мало волновали. Опять же, главное, что меня не трогали, и я мог спокойно работать. Сначала я готовил курсантов, не беспокоя командование просьбами. Получалось так себе. Затем начал ходатайствовать о минимально необходимых мероприятиях и не забывал поглядывать, как на это среагируют. Смотрю, мне идут навстречу и даже подгоняют. Я добавил энергии в подготовке личного состава, старался смелее настаивать на своём, требовать положенное для учебного процесса. Неожиданно я увидел у нового начальника школы неподдельную заинтересованность к результатам моей работы. Как выяснилось, он начинал службу на лодках с должности командира боевой части связи. Только тогда я принялся действовать без оглядки. Я хорошо знал, что делаю и для чего делаю.
«Сущность человека не совпадает с его наличным бытием, она всегда есть развитие, преодоление настоящего и построение будущего согласно целям, планам, проектам активной деятельности его сознания».
Л.Б.Буева «Человек: Деятельность и общение», 1978 год
Как итог, из курсантов стали получаться хорошие специалисты. Ко мне на занятия неоднократно приходили проверяющие и только разводили руками, ведь по основным показателям я обогнал соседнюю школу техников в нашем отряде, которая первенствовала по данной специальности несколько лет. Один из проверяющих, капитан 3 ранга Десятов, под дружный смех курсантов трижды повторял контрольную работу, не верил глазам своим, покуда не убедился в фактической подготовленности личного состава. Разумеется, и при нынешней системе имеются недостатки, есть и неиспользованные резервы для улучшения процесса обучения. Одно я знаю твёрдо – подготовленность курсантов при старом и при новом командовании не укладывалась ни в какое сравнение. Наподобие анекдота вспоминают сейчас мои коллеги, как при Малярчуке и Гвадзабия перед приходом московских проверяющих за одну ночь осуществляли трёхмесячное «образование» группы радиотелеграфистов технике приёма на слух сигналов азбуки Морзе. Целый класс просто заставили выучивать заранее выданный контрольный текст наизусть.
Весной 1986 года меня познакомили с Владимиром Королёвым, бывшим флотским капитаном медицинской службы, списанным через больницу Скворцова-Степанова по статье «неврастения».
Невроз должен отвечать трём основным критериям психогенных заболеваний: 1) он вызывается психической травмой; 2) содержание травмы отражается на клинической картине болезни; 3) невроз появляется, как правило, вслед за психической травмой и чаще всего уменьшается или вообще прекращается после исчезновения или дезактуализации психотравмирующих моментов. При неврозе всегда имеется сознание своей болезни и стремление избавиться от страданий.
Карл Ясперс, 1913 год
В период самого высокого накала борьбы мне очень помог своевременный совет Владимира, заочно наблюдавшего за УКОППовскими событиями через одного моего сослуживца. Он вовремя подсказал, что если успеет выйти приказ Министра Обороны о комиссовании, то бороться будет уже бесполезно, и тогда эта фраза сыграла определённое стимулирующее воздействие. При личной встрече нашлось много интересовавших нас обоих тем для откровенного разговора. Его история представляла собой несложную служебно-бытовую неурядицу, запутанную командованием в истории болезни до неузнаваемости. Особенностью являлось то, что когда Владимир после комиссования начал активно стучаться во все мыслимые инстанции, к его жене на улице подошёл незнакомый человек в штатском и, не представившись, предупредил, что если обжалование не прекратится, её муж может лишиться диплома врача.
В свободный день Владимир пришёл ко мне в УКОПП. С разрешения командования я провёл гостя в учебный корпус на радиотехнический полигон и показал отдельные записи про свои приключения. Владимир прочитал и удивился:
— А с адмиралом-то что стало?
— Ты же по территории прошёл. Неужели не видел?
— Что я там мог увидеть?
— Ну, прямо посреди плаца лежит оторванная адмиральская жопа!
Поскольку я уже имел определённый опыт выхода из конфликтной ситуации, мы с Владимиром решили действовать вдвоём в целях возвращения моего нового товарища на действительную военную службу. Приходилось начинать с нуля. Прежде всего, предстояло определиться, из каких составляющих элементов приступать к формированию ходатайства о пересмотре решения психиатров. Предварительно я наметил: Фрейд, и что гласят положения марксизма-ленинизма о конфликтах. Из-за моей большой занятости, у меня тогда был напряжённый график занятий, поиск должен был осуществлять Владимир …
Ничего у нас не вышло, но я по возможности тщательно проанализировал причины провала: во-первых, мои собственные организаторские способности оказались весьма слабыми, кроме того, мы с Владимиром не могли встречаться с необходимой частотой; во-вторых, Владимир успел остыть от драки, над ним уже не висел «дамоклов меч» списания и у него явно не хватало требуемого напора, а найденный им материал по неофрейдизму показался ему несуразно заумным; в-третьих, объём работы оказался значительно большим, чем предполагался ранее; в-четвёртых, доступ к работам Фрейда оказался ограниченным (Владимир неудачно попытался пристроиться к библиотеке самой Военно-Медицинской академии); в-пятых, те специалисты, к которым Владимир обращался за помощью, посчитали нашу затею неосуществимой и отказали в консультациях. В частности, Владимир попробовал, не упоминая про меня, сагитировать Раева, что было совершенно нелогично. Позиция ленинградских военных психиатров к тому периоду времени у меня в уточнениях уже не нуждалась – тёплое, не слишком обременительное место, нормированный рабочий день, высокие штатные категории, вокруг никто ничего не понимает, к тому же побаиваются, поэтому всеобщее уважение, а в качестве таксы требуется всего лишь зажмурив глаза и заткнув уши, чтоб не слишком грызла совесть, изредка тюкать топором психиатрических статей по подставляемым буйным головам. И какие принципы? Какая ещё мораль? Какое там гиппократовское «Не повреди!»? У современной советской медицины нынче иные задачи!
Прав был Алексей – перед нами стена. Но ведь эта стена создавалась людьми, значит, и разрушить её могут люди. Я думаю, чем толще стена, тем больше надо динамита.
По осознании неудачи меня понесло по другому ошибочному пути. Я возмечтал было взорвать психиатрию изнутри: найти курсанта-медика, посвятить его в мои планы и добиться желаемого с помощью растущего специалиста. Меня не без оснований повергал в трепет огромный объём фундаментальных дисциплин: химии, которую я не любил ещё со школы, анатомии, фармакологии, латыни, …
И опять ничего не вышло. Лезть в Военно-Медицинскую академию самому было небезопасно – можно случайно нарваться на какого-нибудь потомственного специалиста и вместе со мной засветить всё дело. Всемогущих руководителей и помощников у меня не было. Я попытался действовать через знакомого полковника Латун, пока не получил по носу увесистый щелчок:
— Что Вы как клещ в меня вцепились? У меня есть работа и задачи поважнее. И вообще, ищите другие каналы. Я ничего искать и обещать не буду. Мне некогда!
В поисках рабочих контактов я созвонился по телефону с психологом Кузнецовым Олегом Николаевичем и был приглашён к нему домой. Я объяснил, что хочу, сопоставив теории Фрейда и Павлова, раскрыть суть карательной психиатрии. Кузнецов отвёл глаза в сторону:
— Сравнение теорий Фрейда и Павлова уже сделано. Никаких консультаций я Вам не дам. И вообще, я думаю, Вам нужно отказаться от этой затеи.
После чего он выпроводил меня за дверь. Помнится, напоследок я опустил в его почтовый ящик записку едкого содержания: «Уважаемый Олег Николаевич! Неужели Вы и Юре Гагарину помогали тем, что уговаривали не летать в космос,отказаться от замысла?!»
Оставалось полагаться только на собственные силы. Впереди три с лишним года необременительной службы. Возможность заниматься отличная – в окнах между занятиями с курсантами всегда реально поработать с книгами, изредка не исключалось посещение читального зала. Здесь опять целесообразно процитировать очередное высказывание Фрейда: «Ищущий находит часто больше, чем хотел найти». Разрабатывая историю Владимира, я постепенно перешёл к более общим вопросам теории.
Я проконсультировался с рядом специалистов по поводу начального перечня литературы, достал кое-какие издания на руки, записался в публичную библиотеку имени Салтыкова-Щедрина и приступил к работе. Первыми книгами стали Учебник психиатрии, который я законспектировал от корки до корки и «Внимание! Конфликт». Потом были Фрейд, Зиновьев, Б.Сергеев, Ушаков, Э.Асратян, Ипполитов, Ф.Березин, Резанов, … — не один десяток авторов. Пригодились и знания, полученные в Университете марксизма-ленинизма при совгаванском доме офицеров. При каждом удобном случае я открывал имеемую под рукой книгу и конспектировал, хоть на ступеньках, хоть на подоконнике, хоть на корточках. Сослуживцы по учебному отряду дразнили: «Как Ленин!»
«В случаях псевдопсихопатии типа экспансивной шизоидии отличительными чертами становятся рассудительность, деловитость, холодный расчёт. При этом обнаруживаются не свойственные прежде личности активность, лёгкость установления деловых контактов, Устойчивость по отношению к большинству жизненных коллизий. Утрированная «правильность» суждений сочетается с формализмом, не предусматривающим какой-либо переработки происходящих вокруг событий. Эти лица имеют твёрдые жизненные установки, всё планируют заранее, педантичны и в то же время достаточно гибки. Их профессиональную деятельность отличает грубый прагматизм с подчас неприкрытым стремлением к быстрым жизненным успехам».
А.Б.Смулевич, 1987 год
Только по истечении полугода с момента смены командования отряда мне стали известны истинные масштабы развязки конфликта. Как мне рассказали в Ленинграде и Москве, был приказ Министра Обороны, которым помимо Малярчука уволили из Вооружённых Сил ещё четверых соучаствовавших с ним московских адмиралов, и возбуждалось следствие в связи с использованием ими служебного положения в корыстных целях. Уголовное дело довольно быстро замяли, видимо далековато потянулась ниточка. Впрочем, это уже функция юристов. В довершение выяснилось, что той же победной осенью 1985 года убрали на пенсию генерал-майора медицинской службы Спивак. И только начмеду отряда майору м/с Дмитрию Яцун повезло – он уцелел за широкими спинами своих патронов и на гребне мутной волны умудрился получить не только медаль, но и назначение на должность подполковника во ВВМУРЭ имени А.С.Попова. Вместо него, чтоб прикрыть подхалима, уволили врача, служащую Гордееву Людмилу Филипповну, чьей рукой по приказу Яцуна были составлены документы для психиатрического стационара. Все действующие лица и исполнители остались с партийными билетами.
В июле 1986 года газеты напечатали доклад М.С.Горбачёва на совещании актива Хабаровской краевой партийной организации. Для меня самыми актуальными стали слова: «И некоторые из неспокойных людей, убеждённых в нашем строе и нашей идеологии, болеющих за дело, нередко зачислялись в демагоги, против них изобретались механизмы, чтобы избавиться, но так, чтобы не обвинили, что расправились за критику».
Самостоятельное штудирование медицинской литературы приводило меня к целому ряду выводов. В частности:
— Бросалось в глаза, что чем больше психиатры и психологи изучают так называемые пограничные состояния, тем меньше они их понимают и зачастую относят в их разряд то, что они СУБЬЕКТИВНО считают аномалией человеческой психики. Так целая когорта исследователей (А.К.Ленц 1936 г., В.П.Осипов 1936 г.) к психопатиям относили социопатии (учитывая склонность личностей с нарушениями вступать в конфликты с социальной средой), под которые при желании можно подвести всё, что угодно, или вот для наглядности изречение Н.А.Ухач-Огоровича (1911 год), что «атеизм составляет явление в высокой степени ненормальное; составляет особую форму душевной болезни»;
— Психиатры и психологи, как и все другие люди, являются выразителями идеологии своего времени, своего класса;
— Несмотря на результаты новейших нейрофизиологических исследований, психиатры продолжают анализировать работу человеческого мозга по принципу «чёрного ящика»;
— Мнения психиатров и современной психологии на структуру межличностного конфликта диаметрально противоположны;
— У психиатров до сих пор нет устойчивых критериев, в лучшем случае речь идёт всего лишь о нозологических формах заболевания; чрезвычайно слабым местом в логике врачей является вопрос – что же считать чертами нормального человека, поскольку ныне существующий перечень (Г.К.Ушаков 1978 г.) не выдерживает никакой критики;
— В схеме классификации психических болезней психопатия и невроз прочно стоят на самом малоисследованном месте, и даже градация психозов ведётся в зависимости от соматических заболеваний;
— Обширная географическая разбросанность, изобилие профессий и, в определённом плане, идентичность знакомых мне случаев расправы говорили о централизованности системы по списанию неугодных военнослужащих;
— Среди психиатров отсутствует единое мнение – является психопатия врождённым свойством характера или сублимируется вследствие неправильного формирования личности;
— Ранее я уже приводил выдержку из 185 приказа о характеристике психопатии. Интересно, а как это определение трактовать в свете известных слов Карла Маркса: «Бытие определяет сознание»?
Интуиция подсказывала мне – в связи с тем, что положения психиатров шиты белыми нитками, решение проблемы должно лежать где-то не слишком глубоко. Говорят, для того, чтоб угнать автомобиль, не обязательно знать устройство карбюратора. Поэтому продолжать изучать психологию и психиатрию можно напрямую, без проработки фармакологии, латыни, анатомии и химии.
«Удивительно, до чего всё неясно в биологии, медицине, психологии. Конечно, трудно объяснить работу мозга: всё-таки 15 миллиардов нервных клеток, каждая связана с сотнями и даже тысячами других. Также не просто просчитать, что «записано» в генах человека, их тоже, говорят, сто тысяч».
Н.М.Амосов, 1987 год
Тяжелее всего продвигалось дело с трудами Фрейда в переводе Вульфа. Работы были написаны далеко не художественным стилем, и текст читался крайне медленно. Взять хотя бы монографию «Страх», от которой фактически делалось страшно не от содержания, а от вычурности, заумности предлагаемого механизма. Когда я доходил до одурения и переставал понимать смысл фраз, тогда начинал упрямо переписывать предложения слово в слово и уже потом, в электричке, перечитывал конспект дважды, трижды, покуда не догадывался о сути изложенного материала. По мере чтения Фрейд вызывал у меня всё больше и больше уважения своим неординарным мышлением, своеобразной логикой. Тем не менее, в его рассуждениях ярко проявлялся классовый буржуазный подход, зачастую просто метафизический.
Читая специальную литературу, приходилось сталкиваться с большим количеством новых для меня терминов. Поначалу я их выписывал на полях тетрадей, потом принялся группировать на обложках конспектов, пока, наконец, не додумался до самодельного словарика, в который заносил незнакомые понятия, а когда представлялась возможность покопаться в справочной литературе или проконсультироваться со сведущими людьми, дописывал значения неясной лексики. Запоминалось, честно сознаюсь, плохо. Учить доводилось по два-три слова одновременно, в основном на ходу по дороге от дома до электрички, занимавшей около двадцати пяти минут. Так бывшее для меня в диковинку слово «пресуицидальный» я по слогам запихивал себе в голову двое суток. Почему-то не запоминалось и всё тут. В конечном итоге побеждало понятие НАДО. Для того, чтоб более или менее свободно работать с медицинской литературой требовалось знать термины, для практического общения со специалистами без психиатрической терминологии тоже не обойтись.
Порой набегали сомнения – стоит ли возиться, которые, правда, быстро рассеивались. Уж больно хитро была задумана система по избавлению от неугодных военнослужащих! В неё просто никто из непосвящённых не верил, пока не увязнет. А когда увяз, становилось поздно – уже официально признали дураком, и доказывать что-либо оказывалось бесполезно. Если только я за сравнительно краткий срок видел столько случаев откровенной расправы и сокрытия уголовных дел, то сколько же их сотворено по всем Вооружённым Силам СССР за годы действия системы?
«В общем и целом представления о человеке, существующие в ту или иную эпоху … «входят … часто как неосознанные предпосылки в научное мышление и исследование и в классовом обществе применяются господствующим классом как оружие в классовой борьбе, когда в виде «само собой разумеющихся вещей» служат сохранению статус-кво общества».
Г.Гибш и М.Форверг «Введение в марксистскую социальную психологию», 1972 год
Могло показаться, что не поторопись я в госпитале Бурденко отречься от заявления Кошелева, врачи всё равно решили бы дело в мою пользу. Нет, не решили бы! Одновременно со мной в пятнадцатом отделении находился армейский замполит, старший лейтенант. Он тоже пошёл на конфликт, пользуясь поддержкой сослуживцев, которые написали в его пользу обращения. Замполит не пожелал поверить Алексею, считал свою позицию непререкаемой и в результате был списан, признан неврастеником.
Некоторые товарищи, читавшие «Медицинский кастет», говорили, что я слишком откровенно изложил объём своего багажа знаний и это может мне в дальнейшем повредить. Думаю, что данные опасения напрасны, ведь я не стою на месте и, продолжая работать со специальной литературой, мне волей-неволей пришлось знакомиться с архитектоникой мозга, с анатомией и целым рядом других дисциплин.
Летом 1987 года по прошествии двух лет со времени моей выписки из госпиталя Бурденко я вновь предпринял активные действия для окончательного снятия психиатрической статьи. Задача оказалась не из простых, хотя на сей раз я пользовался поддержкой нового командования, которое тем не менее во избежание случайностей не допускало меня к дежурству с оружием.
1 июля 1987 года наконец-то уходил на пенсию замполит объединённой школы капитан 2 ранга Ткаченко Игорь Михайлович, заработавший уникальный авторитет. Для него, например, было естественным при начальстве учинить разнос подчинённому за новый стенд, который он же сам накануне приказал повесить. К проводам заслуженного товарища коллектив начал готовиться ещё с весны, заказав на стороне большую фотографию с нужной тематикой. Местный поэт сочинил стихи нелестного содержания, которые отрядные умельцы плакатным пером нанесли на большой свиток. Для фотографии общими усилиями подобрали деревянную рамку со стеклом. Из офицерской среды вызвался доброволец, капитан-лейтенант, согласившийся всучить нашему идеологу памятные преподношения …
Когда всё подготовили к торжеству, в зал неожиданно вошли командир отряда контр-адмирал Даньков и начальник политотдела капитан I ранга Кудлаев. Доброволец резко передумал выступать, других желающих тоже не нашлось, поэтому проводы потекли по накатанному регламенту с произнесением хвалебных отзывов и вручением даров перемежающихся дежурными аплодисментами. Но я не мог просто так расстаться с «любимым» политработником. Стихи, правда, пришлось отложить.
Вот речи иссякли, и контр-адмирал вымолвил: «Ну, кто ещё хочет высказаться?» Поймав удобный момент, я устремился к трибуне, плотно прижимая к себе «сувенир»:
— Товарищи! Я присоединяюсь к словам, которые тут были сказаны и хочу подарить вот эту фотографию.
И повернул фото залу так, чтоб его не видели в президиуме. Раздавшиеся по привычке хлопки повисли в воздухе. Сияющий Игорь Михайлович крепко пожал мне руку, опустил глаза, … и с его лица сползла улыбка. А я сел на своё место.
В ожидании реакции начальства в зале воцарилась гробовая тишина. Контр-адмирал скосил глаза на юбиляра и вдруг хмыкнул, после чего перешёл к текущим вопросам дня. И я понял, что прощён.
Ткаченко же так и сидел до конца совещания перед грудой подарков, поверх которой блистал Двуликий Янус.
После ухода соратника по борьбе во всё тяжкие мешал капитан 2 ранга Кляцкий. Оглядываясь на него, не решались сделать ни одного шага навстречу отрядный офицер по кадрам и служащие строевой части, мялись медицинские работники. По каждому пустяковому поводу, чтоб сдвинуть дело с мёртвой точки, мне приходилось лично обращаться к начальнику политотдела или командиру отряда. Немало искренних сторонников Малярчука, отнюдь не механически, а вполне осознанно защищали хорошо отлаженную к тому времени карательную систему.
Сначала я попытался пройти ВВК амбулаторно, оформил направление в 285-ю флотскую поликлинику, ожидал длительного объяснения с психоневрологом, но тот едва глянув на диагноз, сразу отпасовал меня к … Раеву.
Новая резиденция товарища Раева располагалась теперь в ломоносовском филиале I-го ВМОЛГ, куда она перекочевала из больницы Скворцова-Степанова, в ходе чего, так сказать сменилась мрачная вывеска. Я позвонил лично начальнику отделения и неожиданно быстро получил согласие на аудиенцию. Своим коллегам он больше столь откровенно «доверять» не решился, однако за дверью в пределах слышимости на всякий пожарный случай бдела медсестра, а в кабинете под окном стояла здоровенная гиря.
— А где же милейшая Галина Яковлевна? – осведомился я.
— Галина Яковлевна после переезда отделения перешла на другую работу поближе к дому.
— Жаль, поговорили бы. Владимир Константинович, я к Вам по делу. Вот мои документы и направление.
Психиатр мельком проглядел бумаги, удовлетворённо кивая при чтении безукоризненных характеристик. Когда он дошёл до моего диагноза, то сделал озабоченное лицо:
— У-у! М-да! Я помню, в каком состоянии Вы были!
— Вы тоже, — уточнил я.
Полковник пропустил реплику мимо ушей. Хоть и скудны были на тот период мои познания в медицине, но в памяти сразу всплыло, что данный симптом получил название симптома игнорирования звуков, поступающих с одной стороны. Слуховое невнимание связано, прежде всего, с поражением слуховой анализаторной системы. Однако оно может наблюдаться и при более широкой локализации очагов поражения внутри полушария (Симерницкая Э.Г., 1975 год).
— Буду с Вами откровенен. – Объяснял врач. – Такой диагноз можно снять только в стационаре. Сюда лечь можно в любое время, начиная с сентября, и для Вас всегда найдётся место.
Я благодарно кивнул головой.
— Но я обязан, — продолжал Раев, — получить консультацию у представителей Военно-Медицинской академии, на что Вы, я думаю, едва ли согласитесь. У Вас только два пути: Академия или госпиталь Бурденко. Больше никто не сможет отменить постановление вышестоящей инстанции.
Новость была не из приятных. Опять в перспективе стационар, опять запоры и опять вероятность. Перед прощанием я показал Раеву на окно:
— Владимир Константинович, снаружи новые ветры повеяли.
— Ветры переменчивы! – отрезал полковник.
— Да нет, что-то больно долго в одном направлении дует. Вы не читали случайно в газете «Известия» за 11 июля 1987 года статью «Без защиты» (это была одна из первых публикаций о психиатрии)?
— У меня нет времени читать такие большие статьи.
— Напрасно. А вот это высказывание? – я протянул ему маленькую вырезку из газеты с материалами совещания актива Хабаровской краевой партийной организации.
— Кто это сказал? – пробежав по строчкам глазами, встрепенулся Раев.
— Михаил Сергеевич, — ответил я, и мне стало немного жаль гражданина полковника, который, в сущности, был не таким уж плохим человеком …
Со слов моих знакомых в 1986 году вышло не то приложение, не то дополнение к 185 приказу МО СССР, в котором уточнялся порядок принудительной госпитализации в психиатрический стационар. Конкретнее, если раньше поместить в психиатрическое отделение мог по своей воле один строевой командир при наличии всего лишь консультации, а не согласия психиатра, то теперь направить могли не менее трёх ответственных руководителей, и окончательное решение о госпитализации предоставлялось врачу. Несведущему человеку могло показаться, будто теперь случайности исключены. Однако мне, достаточно компетентному в данном вопросе, стало сразу видно, — кто-то из медиков очень старался, чтоб было что доложить о проделанной работе, но чтоб всё оставалось на своих местах. Система по списанию неугодных сохранилась невредимой, поскольку в её основе по-прежнему содержался фрейдизм. Ещё одно я понял – сам по себе этот узел не развяжется, его берегут, слишком многое им затянуто и, если за ниточку как следует потянуть, на размеры узбекского дела, может быть, и не раскрутится, но по мелочи наберётся солидно. Приведённый вывод явился для меня дополнительным толчком к действию.
«Такова первая колонна бюрократизма – самая деятельная и самая опасная. Эта колонна пойдёт на любые преступления, лишь бы самосохраниться. Она не остановится ни перед чем».
Л.Пономарёв, Н.Шинкаренко, «Известия»
№ 139 от 18 мая 1988 года
Можно подумать, что Академия сменила начальника кафедры психиатрии, сменила профиль трудотерапии и больше никакими грязными делами не занимается. Камуфляж! Раз жива система, значит, существуют и продукты её жизнедеятельности.
Новый начальник медицинской службы отряда до меня ещё никого не оформлял в ГВКГ имени Н.Н.Бурденко, и поэтому через несколько дней по моей просьбе он отправился за консультацией в 36-ю ВВК. Полковник Алексенко находился в отпуске, за него выполнял обязанности полковник медслужбы Балабанов Анатолий Васильевич:
— Помню Баташева, конечно помню. Значит так, никаких госпиталей Бурденко, а сразу шли его прямиком в Академию. Только к Раеву его не посылай! Только не посылай его к Раеву!!!
Начмед передавая мне слова Балабанова, недоумённо пожал плечами:
— И чего они Вас боятся?
Помимо всего сказанного из повествования начмеда следовало, что мои опасения по поводу психического здоровья товарища Раева оказались преждевременными. Как ни крути, а снова мне самому предстояло ехать в 36-ю ВВК проталкивать своё направление, что я и сделал спустя месяц. Алексенко оказался на месте, завидев меня, молниеносно по телефону вызвал в кабинет ещё одного подполковника и приготовился слушать. Я начал с козырей и вынул заранее приготовленную газету «Известия». Полковник насторожился:
— Что Вы хотите? Мне некогда сейчас читать такую статью.
— Я не развлекать Вас пришёл. Прочтите хотя бы это, — и я протянул ему короткую цитату М.С.Горбачёва. Пора было переходить в нападение.
— Товарищ полковник, — продолжил я кротким голосом, — посмотрите, пожалуйста, на меня внимательно.
Полковник послушно поднял глаза.
— Ну, неужели я похож на идиота?!
— Что Вы хотите?! – вскинулся мой собеседник.
— Неужто Вы серьёзно думаете, будто я не понимаю, что из Академии выгнали одного Спивака, зато все остальные шарлатаны на месте?!
— Я ничего не думаю! С чего Вы взяли?
— Зато Ваш заместитель настоятельно рекомендовал начмеду отряда отправить меня в Академию.
— Не знаю! Я никому ничего не рекомендовал!
— Как мне попасть в госпиталь Бурденко?
— Мы тут вообще ни при чём. Вас обследовали в Бурденко, в Бурденко напрямую и обращайтесь!
— Благодарю Вас! До свидания! Разрешите идти? … Есть!
Составить, подписать и отправить запрос было делом техники. 23 октября 1987 года телеграммой пришло разрешение на госпитализацию. Я закончил необходимую работу по выпуску на флот очередной группы курсантов, рассчитался с неотложными делами и 10 ноября 1987 года отправился в Москву на практику. Да, на практику – я ехал для закрепления теоретических знаний, и передо мной в числе прочих стояла задача – не выдать врачам, что я ориентируюсь в психиатрии.
«Каждая форма разумного поведения предполагает предусмотрение наступающих событий, в том числе результата самой деятельности. Именно благодаря этому удаётся заблаговременно уловить логику и тенденцию развития событий и на этой основе совершать целесообразные действия. Настроенность воображения и мысли на конкретно-определённое протекание будущих действий подчас играет решающую роль. Это проблема психологической готовности».
А.Г.Спиркин «Сознание и самосознание», 1972 г.
Меня порой спрашивают, зачем я копаюсь в неприятных, давно минувших событиях. В воинских частях нередко встречаются транспаранты «Народ и Армия едины». Верно, едины и одно без другого существовать пока не может. Всё, что делается в народе, свойственно Армии. В стране образовалась рутина и целая каста высокопоставленных лиц на словах ратующих за дело, а по существу заботящихся только о собственном благополучии. И не нужно надеяться, что Армия явилась счастливым исключением, — её поразил тот же недуг (Ф.Энгельс «Расцвет и упадок армий»).
В своё время, принимая дела и обязанности сначала в соединении ракетных катеров, потом в боевой части эсминца, я сперва стремился вскрыть накопившиеся годами недостатки и уже только потом приступать к строительству своей, новой организации. И вовсе не потому, что вот, мол, какой я хороший, а передо мной все остальные были бездельники – корабли ходили до меня и после меня ходить будут. А потому, что на свежий взгляд лучше видны негативные стороны служебной деятельности, с которыми постоянно имеешь дело, невольно привыкаешь и смиряешься. Если грязь систематически не убирать, от этого чище не станет.
Мне довелось разобраться в механизме избавления от неугодных. Я понял эту механику не в результате каких-то выдающихся способностей. Нет! Мне просто повезло на честных и сильных людей, повезло, что именно на мне сложилась титра комплемента (у медиков так называется минимальное количество веществ, при которых происходит химическая реакция). Когда-то это всё равно должно было случиться. Я не считаю себя специалистом в медицине, психологии, философии, юриспруденции, и целом ряде других направлений, поскольку чем глубже я постигал необходимый материал, тем больше убеждался – сколь мало я знаю. Ведь люди посвящали отдельным проблемам жизнь целиком, передавая сокровища разума из поколения в поколение. Я не собирался претендовать на аналитическое лидерство и с удовлетворением бы воспринял возможный факт, если бы кто-нибудь обогнал меня в расследовании психиатрического механизма. Но этим мечтам не суждено было сбыться. Раз дознался я, то мне и пришлось доводить дело до конца.
