Глава 7. ГЕНЕРАЛЬНАЯ РЕПЕТИЦИЯ
В Москве, заранее договорившись по междугороднему телефону, я остановился у Алексея. Мы в краткой форме обсудили некоторые положения по моему дальнейшему поведению с медиками. Алексей предупредил, что в пятнадцатом отделении попадались знающие пациенты, да не все выкарабкивались. Предстояло учитывать множество факторов, и лучшим вариантом было никому из больных не говорить о моём опыте. Никаких резких поворотов в сознании больше изображать не требовалось. Мой наставник предложил погостить у него, но я уже настолько настроился на встречу с врачом, что не стал откладывать ни часа. На всякий непредвиденный случай я отдал на хранение Алексею деньги, письма, вырезки из газет, которые всегда носил с собой, и даже бронебойную цитату из выступления М.С.Горбачёва. Все свои общие тетради с конспектами я оставил ещё в Ленинграде. В госпитале со мной должна была находиться только голова, всё остальное могло лишь скомпрометировать, как оружие у глубинного разведчика в тылу врага.
На обширной территории госпиталя имени Бурденко постоянно велись строительные работы – одни корпуса реконструировались, другие возводились заново на месте снесённых прежних. Психиатрическое отделение встретило меня доброжелательно. Вокруг те же, за редким исключением, лица медперсонала, только пациенты новые. Полковник Колупаев занимая свой прежний удобный кабинет, теперь величался Главным консультантом Вооружённых Сил. Начальником отделения, взвалив на себя всю административную нагрузку и писанину, стал подполковник м/с Миронычев, тоже мне знакомый. На прежнем месте красовалась картина «Русский лес». Привыкать к порядкам и перестраиваться нужды не было, всё и так известно. Кое-какие заболевания окружающих больных я уже мог классифицировать даже без близкого контакта – вот сенильный психоз, вот, судя по гиперемированной коже лица, алкоголик, а это, похоже, результат коммоции.
На следующий день майор Яковлев сразу перевёл меня с первого сектора на третий и вызвал на предварительную беседу. После обмена приветствиями разговор приобрёл более конкретный характер.
— Зачем Вам снимать статью? – поинтересовался врач, задав ожидаемый мною вопрос.
— Устал ездить, дорога занимает два с половиной часа в один конец. Живу в пригороде, а служу в Ленинграде. С моими бумагами в Личном деле меня никто не возьмёт.
— А почему в Академию не легли? Испугались?
— Чего мне пугаться? Просто решил послушаться мудрого совета, что через два года здесь же статью можно снять. Вы тогда меня освидетельствовали, значит Вам и доводить дело до конца.
— Учтите, никаких гарантий я Вам не дам.
— Я понимаю.
— Обследование займёт около месяца.
Потянулись будни. Помня, что я не любил праздной скуки раньше, врачи сразу предложили мне работу – печатать на пишущей машинке. Я только обрадовался, тем более, что материал попался интереснейший – наркомания, токсикомания, политоксикомания. При самостоятельной проработке дома медицинской литературы у меня до данных тем просто не доходили руки, частенько в книгах попадались высказывания, мол, перечисленные явления для нашего общества не свойственны. А тут такая уникальная возможность для ознакомления! Когда встречались в тексте новые термины, я консультировался непосредственно у врачей, правда, с подстраховкой. Так, например, одному медику я больше двух вопросов за раз не задавал, а искал кого-нибудь другого. Настораживать персонал госпиталя в мои планы не входило.
По сравнению с 1985 годом в отделении значительно сократилось количество алкоголиков на излечении, остались немногочисленные дети привилегированных родителей, которых маскировали под другими причинами. Категория псевдоалкоголиков в связи с постановлениями о борьбе с пьянством исчезла совсем, что впрочем, совершенно не свидетельствовало об уменьшении конфликтов в армейской среде. Просто проблему не решив загнали вглубь. Были в стационаре лица с определёнными неврозами, были и ярковыраженные больные с демонстративными формами психических заболеваний. Наркоманов в отделение не принимали. Как обычно кто-то хотел списаться, а кто-то изо всех сил стремился продолжать служить. По сути дела микроклимат клиники не изменился.
Знакомый запах конфликта я ощутил сразу, но деловой контакт установил только после оценки поведенческих реакций и внешнего общего состояния личности. Ситуация оказалась несложной и послужила мне в качестве своеобразной разминки. Выпускник одного со мной училища, только более позднего выпуска, капитан-лейтенант Игорь Майоров, находясь в стране с жарким климатом, заболел рекуррентной формой малярии. До болезни он в коллективе не выделялся, лишь изредка имел незначительные нарекания командования. Лечение затянулось, складывалось неудачно. Игорь упрекнул врача в низкой квалификации, в неумении своевременно справиться с болезнью, чем проявил агрессивность. Через неделю последовало улучшение общесоматического состояния больного, и с ближайшей возможностью он был самолётом под присмотром отправлен в Союз, в психиатрическое отделение госпиталя Бурденко. Я порекомендовал Игорю изобразить раскаяние по поводу конфликта с врачом и сослаться на высокую температуру. Когда на другой день на обходе начальник отделения объявил во всеуслышание, — «Этого офицера нам, по-видимому, удастся сохранить для Вооружённых Сил». – Я мысленно воспарил на седьмое небо, как оказалось, Игорь тоже (за приведённое неосторожное признание кто-нибудь из психиатров непременно инкриминирует мне индуцированный психоз с делириозным помрачением сознания). Зато от Игоря вместо благодарности я получил упрёк: «Что же ты сразу-то не сказал?!»
Среди больных пополз слушок и ко мне потянулись за консультациями. Днём я старательно стучал пальцами по клавишам пишущей машинки, аккуратно ходил на обследования, а вечером в палате изыскивал возможность поговорить то с одним, то с другим пациентом. Я никому не навязывался, но и не отказывался выслушать и подсказать, что знал. Таким образом, мой рабочий день был загружен до предела.
Весьма развлекательным оказалось собеседование у психолога Криворучко, потому, что когда я взялся заполнять тест, состоявший из нескольких сотен вопросов, появилось ощущение, будто я снова открыл Учебник психиатрии. Другие подобные испытания особых затруднений тоже не вызывали. Если я в чём-то невольно и передёргивал, так это в более категоричном, чем у несведущего человека, отказе от наличия всяких невзгод и опасений. Спасибо, что психолог вовремя подсказала про перебор оптимистических настроений. Излишняя эйфория тоже могла вызвать подозрения. Пришлось в ответы добавить немного чёрной краски.
Следующей в моей практике была попытка неудачная. Владимир, воинское звание майор, слушатель академии связи. В воинской части служил успешно, в итоге сумел пробиться на учёбу. Офицер обладал несколько повышенным честолюбивым самомнением и как мог стремился первенствовать по всем предметам. К сожалению, способностей для лидерства явно не хватало и слушатель начал проявлять нервозность, аутизм. Вместо воспитательной работы командование факультета поместило Владимира в пятнадцатое отделение. Врачи установили отсутствие целенаправленной агрессии, пошли пациенту навстречу и через месяц выписали без ограничений (редкое событие!) для продолжения учёбы. По истечении полугода напряжённых занятий майор вновь стал проявлять нервозность в поведении, отдалился от коллектива и написал рапорт с просьбой об отправке с учёбы обратно в часть. Из академии просто так не отчисляют, поэтому неудобного слушателя повторно направили в психиатрический стационар, где мы с ним и повстречались. Владимир хотел служить и я стремясь помочь провёл с ним ряд основательных бесед, объяснил все слабые стороны его позиции, нарисовал перспективу в случае того или иного поведения. На беду, мой собеседник ничему не поверил, так как был глубоко уверен, что служить его оставят в любом случае. Увы, Владимира списали из ВС СССР.
Находясь в центре человеческих надломов и противоречий, я не ограничивался пассивной переработкой встречаемой информации, порой даже неосторожно опережал события, за что и поплатился, подступившись с расспросами к подполковнику Валерию. Необычным оказалось не попадание Валеры в стационар, а то, как он до сих пор не попался и сумел дорасти до относительно высокого звания. Новый знакомый скромно сознался, что «баловался с солдатиками». Меня словно обдало смрадом из выгребной ямы. Я даже поехидничал над собой, — «За что боролся, на то и напоролся!» – Потом пришлось поразмышлять. При работе с людьми по-настоящему чистенькие примеры встречаются исключительно в мечтах. А каково юристам? Разве адвокату доставляет наслаждение защищать насильника или убийцу? У нас не принято идеализировать священников. Но давайте вдумаемся, — легко ли успокаивать и вселять стойкость в осуждённого негодяя, приговорённого к смертной казни, преступление которого ты сам осуждаешь всей душой? Только впитав без остатка чужую боль можно найти в себе сострадание. Так и здесь. Провинившийся искренне раскаивается, ему трудно, но он ничего не может с собой поделать. Удивительно, что упомянутый порок является не заболеванием в том понятии, каким мы привыкли его воспринимать, а дефектом воспитания. Тут бы ему и помочь. Но кто будет данной проблемой заниматься? У нас – никто! – Осудить и отвергнуть! – таков настрой общественного мнения. Валерию тоже ничего хорошего не светило, его ждало комиссование. Пусть иные не одобрят моего поступка, но кое-что я для подполковника сделал – посочувствовал, хотя для него и такая мелочь оказалась благом в вакууме межчеловеческих взаимоотношений. В довершение к изложенному означенный порок значительно менее социально опасен, чем деятельность отечественной психиатрии. В описанной истории имеется ещё одна сторона: солдата, осмелившегося в одиночку доложить о нравственном падении отца-командира, тоже ждал сумасшедший дом.
С той поры, как затеял изучать психиатрию, я резко ограничил себя в книгах и постоянно носил только специальную литературу, дабы по возможности перерабатывать побольше материала. Обычную для меня постоянную потребность читать я стал заполнять медицинской тематикой. Не сказать, чтоб у меня была высокая производительность. Порой я подолгу уговаривал сам себя взяться за очередную скучнейшую монографию, нередко получалось, когда за день одолевал не более двух страниц текста и единственное, чего добивался, что дело двигалось. Попав снова в госпиталь Бурденко, я попытался восполнить свой пробел в теоретических трудах и в библиотеке заказал ленинские «Философские тетради» (можете себе представить, как глянула на меня библиотекарь!). Однако, выбранный интенсивный ритм труда и отдыха просто не дал мне как следует сосредоточиться на столь фундаментальном произведении, и я смог одолеть лишь листов семьдесят. За время вторичного пребывания в госпитале я всё же буквально проглотил две книги: Кизи «Полёт над гнездом кукушки» и Ефремова «Лезвие бритвы». Несмотря на художественный стиль, перечисленные издания оказали мне существенную помощь в понимании ряда положений психологии.
Консультировать доводилось не только здоровых пациентов нашего психиатрического отделения. Как-то соседи свели меня с больным, безнадежность работы с которым мне стала понятна с первых же минут разговора. Открещиваться я не стал, зато, сколько мог тщательно, в меру своих сил и куцых возможностей, обследовал патологический процесс деформации личности на живом примере. Далее привожу анамнез, собранный мною со слов больного, окружающих и ненадолго появлявшихся в отделении его сослуживцев.
Подполковник Николай, моложе меня, выше среднего роста, если классифицировать по Павлову, принадлежал к сильному живому возбудимому типу характера. Удачно на разных должностях проходил офицерскую службу. Перед заболеванием появилась возможность дальнейшей должностной перспективы, потребовавшая дополнительного самостоятельного совершенствования специальных знаний. Он начал учиться. В результате перенапряжения у Николая возникли расстройство сна и эмоциональная неустойчивость, отмечалась неуживчивость с сослуживцами, некоторое высокомерие. Видимо, слишком ровной была карьера до подполковника, вследствие чего человек не получил необходимой закалки.
«Современная физиологическая наука пока не в состоянии достаточно полно ответить на вопрос, что такое сон, каково функциональное назначение сновидений».
А.Шеповальников «Как заказать сновидение»,
Лениздат, 1987 год, стр. 36
При обращении больного к врачам, он был направлен в местный гарнизонный госпиталь, затем быстро переведён в психиатрическое отделение, где ему диагностировали шизофрению. Жена Николая, не поверив заключению медиков, написала в Москву и по её просьбе мужа поместили для контрольного обследования в госпиталь Бурденко. В беседе со мной Николай довольно уверенно отмахнулся от приписываемых ему слуховых галлюцинаций и столь же бодрым голосом сознался в наличии галлюцинаций висцеральных. И хотя он заверил меня, что врачам о своих странных ощущениях не говорил, мне всё стало предельно ясно. (Галлюцинации в карман не спрячешь!)
Ещё на заре ХХ века Кречмер писал: «Мы не можем психологически отделить одно от другого препсихотическое, психотическое, постпсихотическое и непсихотическое, а только схизоидное».
Николай мог целыми сутками лежать на койке без сна, тоскливо уставившись в потолок, ни с кем не разговаривать. Потом он вдруг начинал метаться по коридору, приставая ко всем подряд с жалобами:
— Неужели меня вот такого здорового возьмут и спишут? Как мне теперь жить?
Я несколько раз добросовестно пытался ему втолковать, что у психиатров не так много достоверных методов анализа, надо взять себя в руки, взбодриться, показать аккуратное соблюдение распорядка дня, ходить на физзарядку, демонстрировать врачам хороший жизненный тонус, контактность с окружающими, и уж во всяком случае, не валяться беспомощно на кровати.
— Соберись с духом, — убеждал я, — Если не хочешь думать о себе, подумай хотя бы о жене, она же за тебя просила, значит любит. Ещё не всё потеряно. Борись до последнего!
Случайно я наткнулся в книге «Лезвие бритвы» на краткую характеристику шизофренического процесса и показал её Николаю:
— Если не веришь мне, так прочти сам!
Все мои потуги оказались сизифовым трудом. Настоящая болезнь была много сильнее. Николая выписали на свободу, почти не изменив предыдущего диагноза.
Опять я с повышенным артериальным давлением «засветился» у терапевтов и заработал дополнительные обследования. Медики всерьёз нацелились прощупать мои надпочечники. – Причём тут они? – спросит непосвящённый читатель. На подобный случай у меня имелась с собой в записной книжке шпаргалка – закодированный перечень органов, участвующих в эмоциональных процессах человеческого организма: Стресс – гипоталамус выделяет кортикотропный релезинг-фактор – гипофиз продуцирует адренокортикотропный гормон – кора надпочечников выделяет кортикостероиды для адаптации организма (спасибо статье профессора М.Г.Айрапетянц «Стресс»!). Заранее прикидывая дома собственные соматические возможности я предугадывал перебои в наиболее напряжённо задействованных органах. Менее чем за два года самостоятельной учёбы всего не упомнишь. Сделать в условиях госпиталя я, конечно, мог не много, но морально был подготовлен. Вот почему я не удивился намерению врачей.
Откровенно говоря, с моей стороны столь элементарно попасться было непростительной халатностью. При выбранном ритме труда и, если можно так выразиться, общественной деятельности на износ, я бы удивился, если бы никаких последствий не было. Я не корю ни терапевтов, ни психиатров, ведь они искренне стремились помочь пациенту. Только мне их помощь была подобна удару ребром брошенного с высоты спасательного круга по голове тонущего человека. В госпитале моей целью являлась окончательная реабилитация, но не лечение. Мне ли не знать о возможных психических расстройствах при гипертонической болезни! Пришлось срочно задействовать знакомых для доставания нужных медикаментов. Уже на следующий день, несмотря на предписанные врачами регулярные замеры давления, я оказался во всеоружии. Утром, когда у меня в глазах рябило от очередной таблетки, дежурная медицинская сестра увидела показание 110 на 70 и с лёгкой иронией упрекнула, — «Какие Ваши годы!» — Мне оставалось только согласиться. В самом деле, раньше люди по тюрьмам да по лагерям годами гнили, а тут комфорт, чистота, диетическое питание.
Слух про лейтенанта Игоря Николова разлетелся по нашему отделению аналогично ветру. По палатам в который раз пахнуло рецидивом большой драки. Первый вечер я внимательно приглядывался к источнику сильных переживаний, зато на второй – пошёл на прямой контакт, хотя имел вескую причину для колебаний. Суть в том, что я уловил недвусмысленную подставку врачей – нового пациента за неделю перевели с первого сектора на третий при норме не меньше месяца. Подставка была настолько явной, что одно время я даже заподозрил провокацию. Правда, сомневаться долго не приходилось, ибо приближался срок моей выписки, и я попросту мог не успеть. И если подставка психиатров была сделанной, то попавший в беду молодой человек был настоящим. Поэтому, буквально на лету перехватив подачу, я приступил к анализу ситуации конфликта.
Всё что знал, всё что мог, что умел и чему научился, я вложил в этого парня. И лейтенант поверил. Он потянул, он виртуозно повёл свою очень непростую роль. Благодаря молодости он легче меня перенёс стадию самоубеждения и держался безупречно. Для наглядности сначала привожу объяснительную Игоря до нашей совместной работы:
«Военную подготовку по специальности «радиоэлектронная борьба с самолётами» проходил на военной кафедре ХГУ в 1982-1985 годах. Военную подготовку любил, понимая её назначение. С отрицательной стороны – определённая недисциплинированность имела место, и преподаватели в/к уделяли внимание воспитанию у меня военных навыков. В то же время, уважением своих офицеров-воспитателей с в/к я располагал.
Во время обучения в (университете) (1981-1986) участвовал в работе ДНД, ОБХСС, Дружины охраны природы. За время учёбы имел место один конфликт: я сообщил преподавателю о неудовлетворительном качестве чтения лекций и был поддержан своим курсом (1984).
Был рекомендован для призыва в СА в конце 1984 г. Лазеек для освобождения от службы не искал, так как считал её своим долгом. Был призван в СА в июне 1986 года.
В в/ч 28517 службу проходил с 6 августа 1986 года на должности командира взвода. Определённые трудности испытывал: так, не хватало знаний по строевой подготовке, однако без лишнего душевного напряжение их преодолевал. С лёгкостью занимался проведением спортивной и политической подготовки, заниматься специальной и боевой подготовкой за время службы в в/ч просто не приходилось.
К сожалению, означенный лейтенантом Николовым изъян в боевой подготовке в последние годы стал свойственным не только армейским, но и флотским подразделениям и частям.
Отношения с солдатами были хорошие и деловые. Старших по званию воспринимал как непререкаемые авторитеты.
Независящие от меня трудности в этот период: необеспеченность обмундированием, вследствие чего я более месяца ходил в полевой форме; невыплата денежного довольствия (до 15 октября), что вызывало трудности в обустройстве.
Во время командования взводом впервые столкнулся с воровством: денег из жилья и всего комплекта инструментов моего взвода. Никого не обвиняя, я принял ситуацию к сведению.
В начале октября 1986 года я приступил к приёму должности командира кадрированной роты. Мой новый непосредственный начальник майор Левашов охарактеризовал это как «полёт по служебной лестнице».
Структура кадрированного батальона такова:
Служба складывалась благоприятно. После взвода появилось свободное время, командир батальона оказывал всяческие услуги, стал приглашать вместе проводить свободное время, интересовался самыми мелкими подробностями жизни и быта. Так продолжалось некоторое время.
Однако близости к своему начальнику как к человеку я не испытывал и где-то понял, что доверять ему нельзя. К концу ноября 1987 г. я почувствовал, что могу быть втянут в какие-то неприемлемые для меня отношения (в первую очередь по службе). После этого я деликатно отдалился от майора Левашова (в человеческом плане). По службе сложностей в связи с этим не возникало, однако испрашивать отгулы стало затруднительно.
Начальник штаба майор Караманенко до февраля 1987 года как-либо практически себя не проявлял.
Зам. по тех. Подполковник Зудилов более всего отличался циничной матерной бранью и алкогольной агитацией с постоянными просьбами-предложениями налить. Однако, конфликтов с ним я не имел до апреля 1987 г. До этого же времени он положительно характеризовал меня перед командованием части.
Свою службу как ответственный за хранение я нёс аккуратно, постоянно снимал хранилище с охраны и сдавал под охрану. В феврале 1987 года я обнаружил мелкие хищения на числящейся за мной технике, происшедшие в моё отсутствие, и доложил подполковнику Зудилову. В ответ, как всегда, услышал матерную брань с угрозами вычетов.
Злопыхатели Вооружённых Сил клевещут, что советский офицер знает три языка: командный, матерный (в совершенстве) и русский (со словарём)!
В то же время со стороны старших офицеров батальона ко мне стали проявляться отношения, которые можно назвать неуставными в моральном плане: необоснованные претензии, мелкие придирки. Они искренне считали, что таким образом воспитывают меня.
Конфликт с непосредственным начальником майором Левашовым начал развиваться с конца февраля 1987 года во время учебных сборов, в ходе которых батальон был развёрнут до штатов военного времени и выведен на учения. Такая ситуация для нашего сокращённого подразделения экстремальна.
Развёртывание было организовано крайне плохо. По недомыслию, находясь в плену своего мелкого желания «перевоспитать» молодого лейтенанта, командир батальона не дал мне возможности подготовить технику к развёртыванию. Дело доходило до создания бытовых проблем. Между тем, на меня ложилась нешуточная, без всяких скидок ответственность: за сохранность и комплектность двух рот спец. техники, за лагерь и имущество батальона, одновременно с выполнением обязанностей командира развёрнутой роты.
В то время, как я находился в поле и строил лагерь батальона, начальник штаба майор Караманенко взломал мою квартиру в части, жил там и устраивал выпивки.
В похожих случаях на кораблях недоброжелательные военнослужащие говорят: «Мы всё пропьём, но флот не опозорим!»
По неподтверждённым данным, с ним был и майор Левашов (моё жильё находилось близко к месту развёртывания). На мои просьбы отпустить домой для приведения в порядок себя и формы перед приходом личного состава майор Левашов отвечал неопределённостью и отказом.
Первый конфликт с командиром батальона произошёл около 10 марта, когда я пытался обеспечить порядок при сдаче техники прибывшим офицерам запаса. Проинструктированный мной караул никого не допустил к сданной под охрану роте (я в это время вводил в действие технику другой роты).
Взбешённый «беспорядком», майор Левашов потребовал снять роту с охраны без оформления сдачи. Испытавший принцип материальной ответственности в достатке, зная о случаях привлечения младших офицеров к ответственности по исходу подобных ситуаций, я предложил командиру батальона отдать такой приказ в письменном виде. После чего он просил начальника отдела отстранить меня от должности, но начальник дал мне время для сдачи техники.
Показательным является инцидент с аккумуляторными батареями (АКБ), одну из которых командир батальона взял в личное пользование в декабре 1986 года тоже без моего ведома, что в своё время вызвало сложности. На учения он этот АКБ не вернул, что вызвало путаницу, а командир взвода принимать неходовую станцию отказался. Некоторое время командир батальона терроризировал меня, объявляя взыскания за задержку сдачи техники и подрыв боеготовности, зная, что искомый АКБ стоит на его личной машине. После этого я направил подчинённый мне взвод на боевой машине в войсковую часть, где они расположились возле «жигулей» командира батальона и ждали до тех пор, пока он не счёл возможным вернуть означенный АКБ. За это майор Левашов пообещал сгноить меня, добиться отправки в сумасшедший дом.
Оставшееся время, обладая в поле правами командира отдельной части, он всевозможно изощрялся в свете принятого им решения. Однако, в конфликты я не вступал, отношения с сослуживцами поддерживал отличные, пользовался открытой поддержкой командира соседней роты капитана Курбанова.
По результатам сборов командир батальона дал мне крайне негативную характеристику. Все ошибки в организации сборов он неожиданно свалил на своего друга майора Караманенко и добился лишения его кандидатского стажа для вступления в члены КПСС. Меня и капитана Курбанова командир батальона предложил отправить на психиатрическое обследование.
Начальник отдела сразу положил конец этой кампании, похвалив меня за проявленное умение и выдержку в сложной ситуации, несмотря на небольшой срок службы в армии – 8 месяцев.
Решение тыловых вопросов свёртывания батальона в апреле 1987 г. Было чрезвычайно затруднено поведением моего непосредственного начальника. Он совершенно лишил меня возможности принимать решения и свободы передвижений. Будучи способным уверенно решать хозяйственные вопросы, я вызывал недоумение работников службы тыла тем, что несвоевременно прибывал или доставлял необходимые грузы, но моей вины в том не было.
Имели место такого рода случаи. Я договариваюсь с начальником тыла соседней дивизии о дне и времени прибытия на их КПП, получаю машину, докладываю командиру батальона о необходимости убыть для решения конкретных и известных вопросов. В ответ он ставит формальную задачу типа уборки территории. До обеда я фактически ничего не делаю, хотя моё время «горит», и лишь в обед мне разрешают убыть. После обеда меня назначают в наряд, но я отсутствую. В дивизию я опаздываю и не могу проехать КПП, у зам. по тылу полка возникают сложности из-за задержки оформления документации на имущество, и он строго указывает мне на это. Я с трудом находил возможность вырваться из такого замкнутого круга за счёт личного времени и ухудшения отношений с командиром батальона.
«Не блистай умом, а блистай ботинками».
Из размышлений неизвестного автора.
Возможность улучшить отношения с командиром батальона вследствие его несерьёзного поведения я уже не видел. Подполковник Зудилов, положительно характеризуя меня перед командованием части, по-прежнему считал оскорбления и унижения основным методом воспитания, что меня уже не устраивало и становилось препятствием на моём развитии как офицера. Кроме того, подполковник Зудилов постоянно использовал подотчётную мне технику, что в сочетании с его халатностью, забывчивостью и чертами разрушения личности вследствие хронической алкоголизации организма приводило к утрате имущества, за что я нёс материальную ответственность.
К середине апреля 1987 г. я подал материалы на расследование утерь имущества на учениях, которые произошли вследствие оставления подполковником Зудиловым техники без присмотра. Перед этим я посоветовался с друзьями и старшими сослуживцами, которые посоветовали мне так поступить. Моей целью было добиться уважения к своей должности и привлечь виновного в утере подотчётного мне имущества к материальной ответственности наравне со мной. Мой рапорт, как мне показалось, сначала был воспринят с должной серьёзностью. В это время произошла смена начальника РЭБ округа.
В 20-х числах апреля мне снова стали предлагать отправиться на освидетельствование. Я ездил в гор. Чирчик в госпиталь, где со слов сопровождающего прапорщика медслужбы Русакова о странностях в моём поведении невропатолог предложил свозить меня на консультацию в г. Ташкент.
Следует отметить, что отправить к психиатру пытались двух из трёх командиров рот – меня и капитана Курбанова. Но последний был настолько напуган такой отправкой (у него контузия, полученная в ДРА), что совершенно сломался, стал заискивать и от высказывания каких-либо мнений полностью отказался. Его «простили», дали возможность уйти в военкомат с долгом в/части 28517 в 5000 рублей.
В конце апреля я ездил в военную поликлинику города Ташкента, но там меня без сопровождающего, который потерялся, не приняли.
«Ботинки чистил с вечера, чтобы утром
надеть их на свежую голову».
Из воспоминаний неизвестного сверхсрочника.
В мае командир батальона находился в отпуске и в плане психиатрии моя жизнь облегчилась. В этот месяц я часто ходил в наряды по парку и в патруль в гор. Чирчике (4 раза в выходные и праздничные дни). Возвращаясь домой я заставал свою квартиру разгромленной и взломанной – это мой начальник, исполняющий обязанности командира батальона майор Караманенко, использовал её для своих нужд самым непосредственным образом. Однажды он пытался вломиться, когда я был дома и отдыхал после воскресного наряда. Он был пьян и с большой компанией, но я вынужден был его пустить, уйти ночевать в другое место.
«Не всякому человеку даже гусарский мундир к лицу».
Козьма Прутков «Плоды Раздумья»
Обстановка с моим неудобным расследованием настолько накалилась, что ссориться с Караманенко я не считал возможным. В середине мая из «госпиталя» вернулся подполковник Зудилов. Расследование, проведённое майором Чахловым, указало на меня, как на единственного виновника потерь, но начёт был сделан в минимальном размере. «И волки сыты, и овцы целы». Но ответ был мне дан однозначно: не соваться.
С майором Чахловым у меня хорошие отношения, он заканчивал гражданское учебное заведение в г. Харькове. Считаю, что расследование он провёл таким образом по малодушию. Об этом я спокойно прямо сказал ему утром 26 мая 1987 г., будучи с ним в наряде. Несколько позже недалеко от КПП он получил сильнейший разнос от командира и проверяющих за развал службы в полку и, в частности, за невскрытие парка (я стоял дежурным по парку). Майор Чахлов в состоянии крайнего возбуждения ворвался в помещение КПП и набросился на меня с кулаками, выхватил пистолет и пытался дослать патрон в патронник. Я помог ему уложить пистолет в кобуру и придержал его, пока он не успокоился. Майор Чахлов получил выговор, я и начальник караула были сняты с наряда. Несколько позднее я был обвинён в том, что умышленно не вскрыл парк для того, чтобы досадить майору Чахлову за расследование, и по этому поводу также было назначено разбирательство.
По поводу данного своего нарушения парковой службы скажу следующее. «Снятие парка с охраны» состоит в записи дежурного по парку в постовой ведомости (находится в караульном помещении на расстоянии около 1 км). В нашей части эта процедура предельно формализована, как и вскрытие-закрытие других объектов, и порой вообще не производится. Машины въезжают и выезжают независимо от того, «вскрыт» парк или нет, и часовые внимания на это не обращают. В тот день в 8.30 я отправился в караульное помещение для оформления вскрытия парка (первые машины я выпустил ещё за час до этого!), возле караульного помещения встретил дежурного по части майора Чахлова, с которым произошёл упоминавшийся неприятный разговор, после чего он срочно направил меня обратно в парк для выпуска дежурной машины. К 9.00 в караульное помещение я прибыть не мог, но и не беспокоился: чисто формальная процедура не всегда осуществлялась, иногда запись о вскрытии «в 9.00» делалась после окончания дежурства. В сентябре 1987 года пост караула в парке ликвидирован как бесполезный.
«Слепа необходимость до тех пор, пока она не понята».
Гегель. Собр.соч. т.6, стр.294
Подполковник Зудилов в эти дни выдвигал мне самые странные требования и замечания, почти парализовав выполнение мною работ.
До 1 июня 1987 г. я ещё трижды стоял в наряде по парку. Командир полка сказал мне, что я ему начинаю казаться ненормальным, и во время наряда давал задания по уставам «для проверки памяти».
2 июня я был направлен ответственным получателем на военную базу, где получил две единицы спец. техники (4 авто ЗИЛ-131 и РЭО на сотни тысяч рублей).
3 июня меня срочно вызвали с работ, приказав всё бросить. В штабе майор Караманенко передал мне приказ командира части об убытии в г. Ташкент на консультацию в сопровождении прапорщика м/с Русакова. В тот же день после беседы с прапорщиком Русаковым, изложившим симптомы моего заболевания, капитан медицинской службы Кузнецов госпитализировал меня в 23 отделение 340 ОВГ (г. Ташкент) с диагнозом «шизофрения» (без направления командира части), о чём и направил в в/ч 28517 соответствующий документ.
Здесь необходимо привести фактический текст черновика, написанный собственной рукой прапорщика медслужбы Русакова. Будучи лишённым возможности передать ученический почерк, в целях сохранения максимальной достоверности я перепечатал данный документ буква в букву, знак в знак:
Медицинская характеристика
Л-нт Николова
Игоря Олеговича
1964-года рождения
украинец член ВЛКСМ
Образование высшее.
в СА 1986 г.Л-нт Николов М.О. находился под наблюдением в в/ч 28517 с 1.02.87 г за период наблюдение за медицинской помощью не обращался настоящее время предъявляеет жалобы на головные боли, быструю утомляемость, не своевременно выполняет приказа комондиров и начальников. Со слов больного объесняет что у него что-то творится в голове, бывают такие моменты что он не понимает что он делает.
(Напра). При заступления наряд по КТП он бросает наряд и может двое суток отсутствуеть считая эта порядке вешей. Последнее время в наряды ниставится так как ему нилзя доверить оружия, всем кто ему ненравитсягрозить расправой Направляется на стационарное лечение ОВГ-340 с последующим прохождением ГВВК на предмет и годности к строевой службы.
Начальник
медпункта-фельдшер пр-к м/с Русаков
21 06. 87 г
В 340 ОВГ я находился с 3 по 29 июня 1987 года. Последний диагноз (по статье 8б) был поставлен по моей убедительной просьбе (в планах он был предпочтительнее истерической психопатии – 7б) 185-го приказа Министра Обороны госпитальной комиссией.
Моё направление в психиатрическое заведение в июне 1987 г. стало возможным благодаря предпринятой майором Левашовым с марта-апреля 1987 г. деятельности. Он убеждал командование части в моей ненормальности, рассказывал обо мне анекдоты и истории либо выдуманные, либо синтезированные на основе моих с ним доверительных бесед от октября-ноября 1986 года. Включившийся в эту «борьбу» с середины апреля подполковник Зудилов внёс в это дело специфические краски. Я, однако, многому научившись во время учений, и будучи уверен в себе, эту возню в голову не брал, считая, что она сама собой прекратится.
Как я понимаю, важным фактором явилась моя попытка поднять аккумуляторные дела в ходе защиты от майора Левашова. Как я выяснил в последнее время (до ноября 1987 года), дела с АКБ в в/ч 28517 крайне неблагополучны. Поэтому командир части мог почувствовать меня крайне неудобным человеком и пойти на поводу очень тонко развязанной майором Левашовым кампании.
Характерное заявление майора Левашова в конце октября 1987 года: «Ну что, товарищ лейтенант, Вы видите, что я слов на ветер не бросаю? Я Вас обещал сгноить – и сгноил. Кто мне делает хорошо – тому и я помогаю. А кто мешает … Теперь можете писать хоть в китайскую прачечную».
На время отъезда в ноябре сего года из части отношения с сослуживцами, соседями, солдатами имею хорошие.
28 XI 87
лейтенант Николов»
В приведённой истории для меня была практически полная ясность, за исключением одного элемента – чем занимались те, кому по штату надлежало разбирать подобные ситуации прежде всего – политработники? К ответу на поставленный вопрос я вернусь в последней главе этой книги.
«В процессе своей деятельности человек не только изменяет внешний мир для удовлетворения своих потребностей, но и одновременно в той же мере меняется сам».
Г.Гибш и М.Форверг 1972 года
Спустя несколько дней неформального обучения Игорь написал дополнение к своей объяснительной:
«Свою службу я оцениваю следующим образом.
Был призван в СА после окончания … государственного университета. Сразу получил в подчинение 30 человек. Безусловно, не хватало знания армейской жизни, но старшие товарищи оказывали значительную помощь в работе. Кроме того, работа с людьми давалась мне успешно.
Далее был переведён на должность кадрированной роты. Отношения с сослуживцами и командованием сложились хорошие. Неоднократно выполнял ответственные задания, связанные с материально-техническим обеспечением полка.
Я счёл, что освоил уже свою должность. Однако, с февраля 1987 года (к этому времени мой срок службы в армии достиг 6 месяцев), требования ко мне со стороны командования батальона резко повысились. Это было связано с предстоящим развёртыванием батальона до штатов военного времени на 30-дневные учебные сборы. В связи с этим все командиры рот и командование батальона были настолько загружены, что помощь и руководство мне оказывать не успевали. А я, как оказалось, ещё не успел набрать достаточного опыта для выполнения своих обязанностей. Кроме того, с середины февраля я выполнял обязанности зам. по тылу батальона и руководил постройкой лагеря, и многого как командир роты не успевал. В этой сложной ситуации посыпавшиеся на меня замечания командира батальона стал воспринимать неправильно, считая их незаслуженными. Это было связано с моей неопытностью в армейских взаимоотношениях. Я не понимал ещё, что таким образом знающие службу люди хотят стимулировать мою работу, сделать её более успешной. В этом контексте я воспринял непроверенные слухи о поведении моего начальника за истину.
«Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальства».
Указ Петра I от 9 декабря 1708 года
С начала марта 1987 года, когда батальон был полностью развёрнут, сказалась моя недостаточная подготовленность к ведению ротного хозяйства. Конечно, на то были и объективные причины. Но я по-прежнему воспринимал замечания начальников слишком прямо, не учитывая того, что все кадровые офицеры батальона чрезвычайно загружены в условиях боевой обстановки.
На меня была возложена ответственность за развёртывание двух рот спец. техники (40 автоединиц на большой территории). Организовать развёртывание и охрану достаточно быстро я не успел. Своей нерасторопностью при недостаточной самокритичности я допустил ухудшение отношения ко мне командира батальона. Он считал, что я ненормально много внимания уделяю вопросам обеспечения охраны имущества. Во время подготовки техники к боевой работе возникла путаница в наличии материальных средств, происшедшая при ускоренном развёртывании батальона. Объяснить такое положение дел должным образом я не сумел, и командир батальона, погорячившись, усомнился в моей вменяемости.
По окончании сборов моя работа очень затруднилась вследствие того, что я допустил ухудшение отношений со своим непосредственным начальником. Улучшить отношения мне не удавалось, так как я воспринимал мнение некоторых товарищей о моей правоте как справедливое. Я непродуманно пытался реализовать некоторые очень спорные предложения. Это вызвало снижение самокритичности, и изменить свою оценку ситуации в условиях постоянно трудной работы я не сумел.
В то же время, я допускал мелкие нарушения в несении службы, и командир счёл нужным проверить моё состояние здоровья. 3 июня сего года я был направлен в 340 ОВГ (г. Ташкент) с прапорщиком мед. службы Русаковым. Он изложил своё мнение о моём состоянии здоровья капитану м/с Кузнецову, после чего я был срочно госпитализирован.
13.12.87
лейтенант Николов»
«Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона!»
Автор неизвестен
Составление бумаги содержало едва ли сотую часть всей работы. Потом Игорь выдержал множество бесед, на которых психиатры провоцировали пациента его же старыми доводами, проверяя твёрдость новой позиции, выдержал период «забывания», выдержал перекрёстный допрос итогового заседания врачебной комиссии. 13 января 1988 года лейтенанта Николова признали здоровым, что вновь подтвердило правильность теории И.П.Павлова – человеческий разум преобладает над инстинктами.
Помимо ранее перечисленных дел в отделении я придумал себе ещё одно занятие – затеял обучать желающих больных и врачей печатать ни пишущей машинке вслепую, по старой памяти разработал и составил учебные тексты и ежедневно находил по часу на преподавательскую работу, которой занимался взамен перерыва.
Наиболее откровенной, можно сказать, анатомической наглядностью характеризовался случай расправы с полковником Сафроновым. Я долго ждал столь манифестирующего варианта психиатрического «лечения» пограничного состояния. Сафронов Валерий Алексеевич, невысокого роста, крепкого телосложения, круглолицый, с хорошо развитыми волевыми качествами, общительный, по градации И.П.Павлова наиболее близко подходил к сильному уравновешенному складу характера. На период нахождения в госпитале Бурденко ему до пенсии оставался год. Однажды возникла необходимость готовиться в очередную командировку. Непосредственный начальник Валерия Алексеевича дал необходимые указания своему заместителю о направлении полковника Сафронова в госпиталь для прохождения ВВК на предмет годности к службе в районах с жарким климатом, а сам уехал в другую длительную командировку в Москву. Вот когда проявились старые разногласия во взаимоотношениях между сослуживцами. Заместитель начальника решив, что другого такого удобного случая свести счёты может не представиться, составил в госпиталь кляузную характеристику, потом, после отправки полковника Сафронова к медикам, поехал к его жене, убедил и её написать наговор под тем предлогом, что мужа-де отправляют в Афганистан, и если она хочет видеть его живым, то надо оклеветать, чтоб его туда не послали. На основании двух бумаг Валерия Алексеевича перевели в психиатрическое отделение и через месяц списали по 8б статье. К счастью, у новоявленного неврастеника оказались влиятельные друзья в столице, быстро организовавшие вызов не переосвидетельствование из госпиталя Бурденко. К тому сроку вернулся из командировки начальник, узнав о случившемся, судил своего заместителя судом офицерской чести, лично сам написал новую отличную характеристику и отослал её в Москву. По моему совету Валерий Алексеевич через друзей связался с домом, чтоб его жена в срочном порядке составила новую бумагу с отказом от предыдущей. В итоге полковника Сафронова признали годным к службе без ограничений.
Диагностика упрощена до предела: есть недовольное мнение начальства – пациент болен, нет недовольства – пациент здоров.
«Даже само русское название профессии – врач – происходит от древнеславянского корня «врать», которое в языке наших предков означало просто «говорить», «болтать».
Тылевич, Немцова «Руководство по медицинской психологии», 1980 г.
К числу недостатков режима 15-го отделения госпиталя Бурденко стоит отнести баню, организуемую еженедельно. По понедельникам больные мылись в своих секторах. Привыкнув дома пользоваться душем значительно чаще, пациенты ворчали на излишнее запретительство местного начальства и изыскивали любые способы ополоснуться лишний раз кроме положенного. В ход шли уговоры, стремление напроситься на какую-нибудь физическую работу типа уборки снега на психодроме с тем, чтоб потом обмыться, наконец, просто давление на некоторых медсестёр с более мягким характером.
Гражданский человек Вильямин Бондаренко носил клеймо психопатии с начала 70-х годов. За что его «отоварили», роли давно не играло, поскольку его возраст приближался к пятидесяти годам. Он попросил медиков снять или ослабить статью с тем, чтоб можно было работать по специальности верхолаза. Доведённый нелепыми запретами на профессию до безысходности, Бондаренко однажды просто вырвал из Военного билета страницу со злополучным штампом и несколько лет безупречно трудился, где хотел (!), покуда на очередной военкоматовской проверке обман не вскрылся. Нарушителя наказали в административном порядке и выдали новый документ со штампом. Первая же медицинская проверка запретила ему работать на высоте. Однажды Бондаренко уже побывал на переосвидетельствовании в госпитале Бурденко и статью ему не сняли. В 1987 году он предпринял последнюю отчаянную попытку избавиться от клейма психопатии. Я слишком запоздало взялся вести его дело. К тому времени он успел что-то попытаться доказать врачам, что-то недостаточно почтительно потребовать у сестёр. Короче, вместо надлежащей гибкости и покладистости проявил себя неугомонным и напористым. Это его и сгубило. Из положений 185 приказа следует, что психопат не поддаётся никаким убеждениям и доводам. В противоположность приведённому мнению интересно с точки сопоставления подхода Павлова и Фрейда отметить реакцию Бондаренко на мой рассказ о подводных течениях в психиатрии. Он сумел себя пересилить, смог изменить поведенческую структуру, неплохо проявил способность мимикрировать соответственно складывающейся обстановке.
«Наивысшей степенью подвижности – наименьшей инерционностью – обладают психические формы отражения, возникающие на относительно ранних этапах эволюции, в её глубинах и достигающие высокой степени совершенства у высших животных и человека».
А.Н.Леонтьев «Проблемы развития психики», 1965 г.
Увы, было поздно, всё оказалось тщетным. Статья 7а осталась в силе. Частенько психиатры при расставании с пациентом трусят возможного возмущения диагнозом и ссылаются на какие-то контролирующие инстанции, их-де предстоящее окончательное мнение. Так поступили и на сей раз. Инстанции действительно существуют, но по линии диагностики они лишь утверждают поступающие от исполнителей документы.
«В идеалистически ориентированных направлениях психологии субъект трактуется как некоторый внутренний наблюдатель, бестелесное нематериальное начало, существующее вне общих взаимосвязей явлений материального мира. В этих направлениях утверждается, что субъективное может быть познано только путём интроспекции, интуиции и веры.
Марксистская психология исходит из принципиально иной трактовки субъекта. Субъект – это индивид, включённый во всеобщую взаимосвязь явлений материального мира, подчиняющийся объективным законам бытия. Человек рассматривается как субъект жизнедеятельности, и прежде всего труда, познания и общения. Именно в жизнедеятельности человек формируется как субъект. При таком подходе субъективный характер психического отражения раскрывается через анализ жизнедеятельности».
Ломов, Беляева, Носуленко «Вербальное
кодирование в познавательных процессах», 1986 г.
Обитатели психиатрического отделения брились два раза в неделю. Свои бритвы в палатах или у сестры-хозяйки держать запрещалось. По вторникам и пятницам приходила женщина из парикмахерской при госпитале и только тогда больные отскребались от многодневной щетины. Все наодеколоненные, свежевыбритые и подстриженные клиенты самостоятельно записывались в долговую книгу. При выписке на свободу старшая медсестра высчитывала из хранившихся у неё денег пациентов сумму за парикмахерские услуги. Кому и зачем понадобились эти ограничения, было непонятно. Скорее всего, таким манером местная цирюльня выполняла вечно горящий план. Можно было и не бриться, что некоторые и делали, отпуская ради интереса свою наличную растительность. Отдельные хитрецы обзаводились бритвами через посетителей и усиленно прятали станки и лезвия от недремлющего ока сестёр при очередных проверках содержимого тумбочек и коек.
Армейский политработник лейтенант Андрей Минин попал в госпиталь по истечении четырёх месяцев с момента выпуска из училища. По характеру он принадлежал к слабому уравновешенному типу. Активная жизненная позиция совершенно не сформирована. Андрей допускал существенные недоработки и безалаберность на службе, усердием не отличался. Его начальник, замполит более высокого звания, взамен воспитательной работы в полусерьёзной форме сострил, что будет следить за лейтенантом постоянно и увидит всё сквозь стены. У незрелого юноши столь угрожающее предупреждение командования вызвало страх.
«Диагностическая оценка паранойяльных психозов, трактуемых как «паранойя» в смысле принадлежности к определённой нозологической форме, до настоящего времени является «яблоком раздора» современной нозологической классификации».
А.Б.Смулевич, 1987 год
После очередного служебного прохлопа лейтенанта отправили «провериться» к психиатрам. На момент моей с ним встречи Андрей стал бояться чуть ли не всех подряд. На мой взгляд, его пугливость явилась следствием только незрелости психических устоев, инфантильности.
Русский психолог Г.Е.Шумков в 1905 году писал, что чувство тревоги отличают со стороны умственной сферы концентрация мыслей на предмете тревоги, понижение критической способности и повышенная внушаемость.
Андрей и мне-то не доверял и, несмотря на то, что в конце концов со мной поделился, добрую половину информации мне пришлось добывать через его соседей по палате. Когда нет полной картины, имеемыми данными оперировать очень трудно. Лейтенант перед врачами без посторонней помощи сам во всём раскаялся, но сделал переход весьма забито, неуверенно, впрочем, данный показатель сломленности мог сойти за здоровую реакцию. Я лишь подсказал молодому политработнику, как убрать фобию всевидения начальства, поскольку она уже стала напоминать симптом открытости. Чем закончилась сия история, не знаю.
По субботам в отделении осуществлялось плановое мероприятие, называемое взвешиванием. Около семи утра дежурные сёстры тормошили заспанных подопечных и направляли в специальную комнату. Один из особо доверенных больных воевал с весами, другой вёл бухгалтерский учёт накопленных и потерянных жировых отложений, остальные пациенты выстраивались в очередь. Итоговый документ потом торжественно передавался врачам.
В вестибюле психиатрического отделения на мягком топчане скромно сидел ничем не примечательный юноша, только что сменивший госпитальную пижаму на цивильный костюм. Вскоре появился, тоже в штатском, его отец, который вернулся с обхода врачей, поблагодарив их за участие в судьбе сына. Солдат-медик, дежуривший у входной двери, прогромыхал ключами, и отец с сыном вышли на волю. Вроде бы ничего особенного не произошло – типичная картина, … если бы молодой человек, лёжа в течение месяца в госпитале не проговорился соседям по палате. Опасаясь, что чадо отправят служить в Афганистан, родители устроили ему госпитализацию, в ходе которой в призывных документах появилась справка о неврозе и, … на основании этого, негодности к воинской службе.
В 15-м отделении состоялось заседание военно-врачебной комиссии по освидетельствованию некоего генерала. Психиатры сидели на стульях, а на стене висела политическая карта Советского Союза. Генерал в больничной пижаме вошёл в кабинет, увидел карту и властно потребовал: «Доложите обстановку!»
Не пропуская ни единого дня, я оценивал новое, сопоставлял накопленные факты, синтезировал выводы. Любопытно было наблюдать, как врачи защищались. В поднадзорном первом секторе лежал солдат, только что на периферии прошедший срочную службу, в завершение которой его признали психопатом. С диагнозом врачей не согласился не только сам пациент, но и его весьма энергичная и настойчивая мать. Солдат не сдавался и, кроме того, что отстаивал прежние принципы, он, пользуясь поддержкой матери, в случае признания болезни грозил аппелировать дальше. Перед самой выпиской ему вдруг диагностировали шизофрению. Нечто похожее встречалось в истории лейтенанта Николова. Пока тот в ташкентском госпитале настаивал на своём, ему вменяли шизофрению, но когда продемонстрировал сломленность и отступление от своих убеждений, заключение смягчили до психопатии, а затем и до неврастении. В самом деле, кому и на что жаловаться? Любые претензии попадут для разбирательства к тем же медикам. Ко всему прочему более-менее достоверную информацию о наличии малопрогредиентного шизофренического процесса можно получить лишь при патологоанатомическом обследовании, да и то не всегда.
«Решение дифференциально-диагностических вопросов (особенно при начальных этапах малопрогредиентной шизофрении, когда психопатологические проявления вообще транзиторны и могут выступать либо как отдельные форпост-симптомы, либо «под чужими одеждами», «маскируясь» психогенными или соматизированными расстройствами) представляется затруднительным даже для опытного клинициста».
А.Б.Смулевич, 1987 год
Солдата выписали, не переводя на третий сектор. Уж не учитывали ли медики меня? Выходит, я играл, когда мне позволяли играть? Тем не менее, я докторам чистоту обследования попортил, обработав во время прогулок другого старательно изолируемого от меня подполковника. Он должен был выдать здоровую реакцию после моей выписки из госпиталя.
С повествования одной медсестры в отделении побывал офицер, коему по аналогии со мной существенно ослабили статью. По истечении двух лет он повторно лёг на реабилитацию. И надо же было именно в эти дни появиться в центральных газетах заметкам по критике гражданских психиатров! Неудачливый пациент позволил себе допустить ряд непочтительных высказываний в адрес врачей. В итоге утяжелять диагноз ему не стали, ведь это противоречило бы собственному заключению медиков, но статью оставили без изменений, чтоб неповадно было. Рассказ медсестры послужил мне недвусмысленным предупреждением.
«Есть совесть – невротик, нет совести – психопат».
Изречение профессионала.
Типичным представителем нередкой категории авантюристов в первом секторе выглядел лейтенант воздушно-десантных войск Валерий. Вот кому здоровья не занимать! Где-то когда-то у него вроде бы имелось неудачное приземление с парашютом, а тут заблажило молодому человеку уволиться на гражданку. В отделении он вёл себя откровенно нагло, демонстративно и крайне неумело симулировал последствия коммоции. Однажды лейтенант и меня пытался задирать (только потасовки мне в госпитале не хватало!), поскольку владение каратэ включалось составным элементом его профессиональной подготовки. Для вящей убедительности своей мнимой ненормальности, решив, что в психиатрической клинике можно всё, он от скуки плечом выломал входную дверь. На следующий день Валере прописали курс сульфозинной терапии, после которой он заблистал скромностью и вежливостью. А через недельку, когда опростоволосившийся симулянт перестал при ходьбе морщиться, его со штампом «здоров» выдворили для дальнейшего прохождения действительной воинской службы назад в часть.
«Указом Петра I от 1723 года «О свидетельствовании дураков в Сенате» устанавливалось определение недееспособности дворянских детей, многие из которых уклонялись от несения службы под видом психического заболевания».
Учебник «Судебная психиатрия»
под ред. Г.В.Морозова, 1986 год
Тактика защиты психиатров, как видно из последних четырёх случаев, менялась соответственно обстановке. Аргументацию возможности врачей варьировать классификацией и тяжестью заболевания я уже представлял ссылкой на последнее изречение А.Б.Смулевича. Оставалось неясным отличие в обосновании госпитализации при наличии соматического заболевания, как это происходило в случаях с капитан-лейтенантом И.Майоровым и стройбатовским майором Павлом. Ответ я нашёл несколькими месяцами позже у Гарри К.Уэллса – «Неврозы могут вызывать заболевание организма, а заболевание организма может порождать неврозы». – Или ещё. – «Эксперименты Павлова и его сотрудников привели к выводу о том, что неврозы можно вызвать как внешними, так и внутренними причинами, — условиями, возникающими в окружающей среде и внутри организма. И далее, неврозы могут вызывать – и очень часто действительно вызывают – патологические состояния организма».
Помимо приведённого материала в разъяснении к статье 4 (шизофрения) приказа № 185 конкретно указано: «В отдельных случаях, когда между шизофренией и другими формами психических расстройств (параноидные состояния, паранойяльное развитие личности и другие) дифференциация диагностики затруднена, а также в случаях благоприятного течения, прогноза и стойкой ремиссии после перенесённой психотической вспышки, возможно применение и других статей Расписания болезней (статьи 7, 8, пункты «а» или «б») в целях медицинской и социально-трудовой реабилитации». Вот почему столь легко врачи диагностируют и отменяют шизофрению.
«… Обнаруживается уменьшение «истеричности» в пользу «шизофреничности», однако исторические условия способны изменить лишь «расцветку» болезни, не меняя её сущности».
В.Я.Семке «Истерические состояния»,
Москва «Медицина», 1988 год
Ради справедливости следовало признать, что психиатрия не всегда выступала в реакционных целях. Скажем, а такие случаи бывали, когда к врачам попадал достаточно затравленный военнослужащий и просил: «Умоляю, спишите меня! Не могу там больше служить! Если вы меня признаете здоровым, я покончу жизнь самоубийством!» В таких ситуациях медики обычно шли пациенту навстречу.
Среди прочих машинописных работ в 15-ом отделении однажды встретилась в стадии разработки монография о попытке решения проблемы неуставных взаимоотношений (НВО) в армии медикаментозным путём. В процессе изложения на примере частей тыла авиации в 1983-1984 годах велось исследование среднестатистической зависимости развития нарушений воинской дисциплины и правопорядка от клинико-психологических особенностей личности, о значительной роли в формировании конфликтных отношений эпилептоидной, истероидной акцентуаций характера и психологической склонности к делинквентному поведению. В качестве альтернативы предлагалось время от времени помещать наиболее акцентуированные личности в психиатрический стационар для того, чтоб «проводить целенаправленную профилактическую работу по предупреждению НВО».
Врачи на полном серьёзе связывали свойства личности с конституциональными особенностями в строении тела, как это делал Э. Кречмер. Но ведь положение о биологизации социальных явлений давно опроверг И.П.Павлов! Меня даже оторопь взяла – психиатры докатились до биологической теории преступности Ломброзо! Уверенно отмели в сторону труды Макаренко, Ушинского, Сухомлинского, многих других выдающихся советских педагогов, отреклись от ленинских положений о воспитательной работе.
«Наследственно обусловленные преступные качества, как утверждали Чезаре Ломброзо и его последователи, фатально предопределяют поведение человека, а социальные факторы играют в генезисе преступления лишь роль реактива, выявляющего патологические качества личности. С этой точки зрения поведение человека становится фатально обусловленным, а понятие вменяемости излишним».
Учебник «Судебная психиатрия», 1986 год
Я едва не «засветился» со своими нелегальными познаниями в теории, когда будто невзначай осведомился у медика, подкинувшего мне данную работу:
— Неужели Вы в это верите?
Врач атаксически дёрнулся и сразу потянул меня в кабинет на беседу. Пришлось вновь разыгрывать простачка и вместо сути дела рассказывать наиболее яркие случаи из собственной командно-педагогической практики. И всё же я не удержался от маленькой полемики:
— На взгляд практика, в обследуемых частях командиры бездействуют, и собственное нежелание работать порываются подменить ссылкой на врождённые качества подчинённых. Кроме того, откуда возьмется требуемое количество психиатров для осуществления задуманного?
— Не беспокойтесь, штаты будут! – заверил собеседник.
«Чем больше врачей, тем больше болезней». Это тоже отвечает действительности. «Ищи болезни! – вот девиз нашей медицины».
Н.М.Амосов, 1987 год
Более я не решился испытывать судьбу, однако именно тогда у меня зародилось подозрение, что у психиатров серьезные пробелы не только в психологии, но и в материалистической философии.
Капитан, мой ровесник, представитель одной из многочисленных частей Московского военного округа. На первый взгляд – жертва заурядного конфликта, но что-то едва уловимое в поведении и разговоре офицера меня насторожило, вследствие чего со своими советами и рекомендациями я не торопился. Капитан в Подмосковье служил давно. С его слов, неприятности по службе начались с приходом нового командира части, проявившего несвойственные для столицы энергию и нетерпимость. Получилось так, что мне довелось присутствовать при обследовании капитана психологом. В ходе данного мероприятия я печатал на машинке в кабинете, и меня не попросили погулять в коридоре, как это обычно делалось. Допускаю, что «случайное» нахождение постороннего, то есть меня, оказалось преднамеренным. Я слабо ориентируюсь в тестах, знаю лишь базу, с которой к ним нужно подходить, чтоб не дать врачам оснований к подозрениям заболеваний, да и то эта база применима лишь при наличии здоровой психики, поэтому следил за текущим за спиной разговором с утроенным вниманием. Капитан давал сильные искажения по смыслу, застревал на, казалось бы, простых заданиях, примитивно реагировал на подсказки. Сквозь неторопливую речь и замедленную реакцию всё ярче проявлялась патология. Мои подозрения обретали реальные формы, а консультации теряли всякий смысл.
Со мной попытались установить контакт два мичмана из первого сектора. Их интересовало, как следовало себя вести, чтоб их списали со службы. Их вопрос шёл вразрез с моими целями, поэтому я уклонился от ответа.
Декабрь 1987 года приближался к завершению, а моему обследованию не было видно ни конца, ни края. Мне совершенно не улыбалась перспектива проведения в клинике новогоднего праздника, поэтому пришлось поторопить события через лечащего врача:
— Владимир Александрович! Чего Вы от меня добиваетесь?
— Видите ли, терапевты пока не закончили обследование.
— Какое ещё нужно обследование? Ведь такая свалка позади и ни инфаркта, ни инсульта нет. Чего же боле?
Дело наконец-то сдвинулось с застойной точки. Яковлев ушёл в плановый отпуск и перепоручил меня врачу Алексею Алексеевичу. Сперва имело место собеседование с начальником отделения подполковником медслужбыМиронычевым, от которого я узнал, что двухлетней давности решение Колупаева относительно меня было исключением из правил:
— Вы были правы, конечно же, правы. Иначе бы Вам не помогли. Но если Вы ещё раз попадёте к нам, то мы уже ничего не сможем сделать!
На свой страх и риск я осторожно упомянул собеседнику о высказывании М.С.Горбачёва про механизм избавления (с Колупаевым я бы так вольничать не решился). Реакция оказалась столь болезненной, что мне пришлось срочно отрабатывать задний ход: «Да, конечно Вы правы, это вас не касается!»
28 декабря состоялось заключительное заседание врачебной комиссии под председательством самого полковника Колупаева, хотя последнее время эту почётную обязанность выполнял Миронычев. Зрелище получилось необычное. На тот период Колупаев и мой лечащий врач, Алексей Алексеевич, тоже числились лежавшими в госпитале, но будучи в больничных пижамах, продолжали работать. Таким образом, трое, в том числе и я, были в пижамах и лишь один, Миронычев — в медицинском халате. Григорий Петрович начал встречу с внешнего осмотра пациента и проверки рефлексов. Он показал пальцем на моё лицо и глубокомысленно произнёс слово «птоз». Помню свои мысли:
— Ишь, какой глазастый! Где это он у меня опущение века разглядел? Странно. До сих пор я свою физиономию считал симметричной. Впрочем, такой факт ещё ни о чём не говорит. Так что опасаться нечего.
Перелистывая мою историю болезни, товарищ полковник слегка пожурил лечащего врача за передоверие ежедневных замеров артериального давления дежурным сёстрам (знал бы он правду!). Потом, будто между прочим, ни к кому не обращаясь, помянул, что при нынешней расстановке сил в медицине изменений ожидать не приходится.
— Очередная тема Вами отпечатана быстро, — отметил Григорий Петрович, получив из моих рук свежую пачку машинописных листов. – Товарищ Баташев делает всё, чтобы его вопрос решился положительно. Как Ваши взаимоотношения с командованием?
— Отлично.
— Со всеми? – уточнил врач.
— Есть, разумеется, исключения, остатки прежней роскоши, но я на них не обращаю внимания.
— Командование в части старое?
— Нет, сменилось.
— Сразу или Вы с ними служили некоторое время?
— В основном сразу, только адмирал ещё полгода был в должности.
— И как у вас складывался контакт?
— Нормально.
— А как он отреагировал на Ваше появление?
— Заикаться начал.
Григорий Петрович удовлетворённо кивнул головой, закончил:
— Думаю, происшедшее послужило для Вас хорошим уроком.
Главным на состоявшейся беседе явилось то, что с меня больше не брали обещания «уйти в подполье».
Последний раз мне довелось выполнить добровольную ежедневную обязанность по разрядке на себя накопившихся вопросов и противоречий моих подопечных. Проблем обычно накапливалось порядочно, а тут предстояло дать каждому окончательную установку поведения. Мало было обрисовать перспективу, требовалось вселить уверенность в успех, в собственные силы. Для моих товарищей я являлся не столько инструктором, сколько наглядным примером возможности выкрутиться.
30 декабря я выписался из госпиталя и убыл домой имея на руках справку о годности к службе в плавсоставе и признании приобретённой дистонии. Я отмылся полностью, хотя служебные бумаги мне мои приключения всё-таки испачкали. Я предпринял попытку выйти на народного депутата (Кирилл Лавров). Потом попробовал связаться с каким-нибудь корреспондентом. Безрезультатно. Оставалось писать самому, и писать так, чтоб меня читали. Сразу после новогодних праздников появились первые строки главы «16 АВГУСТА 1984 ГОДА».
Служба пошла своим чередом. От того, что я перестал считаться психопатом или неврастеником, в моём служебном положении ничего не изменилось. Стоило мне только заикнуться о назначении на вышестоящую должность командира роты, как очередной командир отряда контр-адмирал Даньков вполне серьёзно изрёк:
— У меня нет к Вам претензий, служите Вы хорошо, но, понимаете, было время, когда у Вас отмечались странности.
И хотя я вежливо возразил, что тех, кто видел у меня «странности», в отряде больше нет, мои слова никого и ни в чём не убедили. А начальник политотдела капитан I ранга Кудлаев обещал изъять психиатрические приписки из моего Личного дела только в случае, если я сам на стороне найду себе новое место службы. Как будто в других частях мало своих претендентов на должности! Кому нужен конфликтный, да ещё и победивший? Зато у меня появилось большое дело.
Глупо было бы пытаться искоренить всё зло в жизни – с уничтожением одного народится другое. Да и сколько несправедливости на белом свете, разве может кто измерить, есть ли такое мерило? Но в современных условиях если не сломать, то вскрыть гнойник психиатрии я в силах. И я не прощу себе, если этого не сделаю. Военные психиатры должны из палачей снова превратиться в обычных медиков!
В 506 УКОППе служил старший офицер, по воле Малярчука тоже побывавший в психиатрической больнице имени Скворцова-Степанова у Раева и вышедший оттуда без последствий – финансист майор Евгений Гнатив. Естественно, что столь уникальный исход госпитализации вызвал у меня чисто профессиональный интерес, и я, в конце концов, занялся выяснением обстоятельств. Отсутствие перспективы и уравниловка обычно действуют на военнослужащих разлагающе. Так случилось и в этот раз. Офицер отслужил своё на периферии, а в Ленинграде тихо дорабатывал до пенсии, не отказываясь от возможности выпить. В громкие дела он не попадал, а в остальном из массы себе подобных не выделялся. В те годы подобное поведение считалось нормой. Но чем-то он всё-таки вызвал недовольство командования. Малярчук отправил подчинённого в психиатрический стационар, руками Яцуна приписав ему алкогольный психоз. Полковник Раев за полторы недели обследования не выявил ни патологических отклонений, ни агрессии и выпустил пациента в часть без ограничений годности к службе. Встаёт вопрос – ПОЧЕМУ? Ведь хотя офицер жаловаться не собирался, но обида (болезненный симптом) у него была, и психиатр только на основании пары отрицательных характеристик имел возможность списать военнослужащего (данный случай идентифицируется с началом истории слушателя академии связи майора Владимира). Ответ звучит впечатляюще – потому, что Малярчук в данном конкретном случае по какой-то причине не задействовал для давления на Раева политотдел или командование Ленинградской Военно-морской базы! У адмирала был личный мотив. Выходит, Раев – не подонок и не ананкастный психопат. Он – исполнитель, обусловленный политотделом и вышестоящим командованием.
«Сами по себе эти события могут не образовывать системы – значения и свойства системы они приобретают лишь по отношению к реагирующей системе, т.е. как система они существуют для субъекта отражения».
Р.И.Кругликов «Принцип детерминизма
и деятельность мозга», 1988 год
Упрятать военнослужащего в сумасшедший дом – дело коллективное. В последней, самой большой, главе я вернусь к этой теме. Кстати, офицер так ничего и не понял и до сих пор уверен, что выпущен из психиатрического стационара без каких-либо ограничений только потому, что здоров.
